В военном воздухе суровом

— Сегодня полку боевая готовность! — объявил командир. — Третьей эскадрилье ждать боевой задачи здесь!

Мои летчики один за другим забрались на нары — досыпать и ждать боевой задачи. Видны только их ноги. Одиннадцать пар сапог, по которым узнаю многих. "Хромачи", заляпанные грязью, — Феди Артемова; просторные солдатские с большими подковками на каблуках — Миши Ворожбиева; "кирзачи" сорок пятого размера — белобрысого Коли Седненкова; с короткими голенищами, собранными в гармошку, — удмурта Васи Шамшурина. Эти ребята воевали еще в Донбассе. Остальные сапоги — сержантов, и среди них — Ивана Остапенко. Неразговорчивый он сегодня с утра, что-то на сон потянуло. Это от волнения: сегодня ему предстоит боевое крещение…

На столе два телефонных аппарата. Тот, что в зеленом ящичке, — с пронзительным звонком — для связи со стоянками эскадрилий. Часто заливается его звонок, однако никто из спящих летчиков на это не реагирует. Но вот тихонько пропищал зуммер другого, черного аппарата, и тут же на нарах зашевелились сапоги. "Может, из дивизии ставят боевую задачу?" Дежурный, зажав ладонью трубку, тихо отвечает:

— Туман у нас еще держится…

…Уже второй завтрак в бидонах доставили на КП. Летчики проворно слезли с нар, выбежали из душного блиндажа на свежий воздух, у каждого в руке тарелка. А туман только чуть приподнялся от земли и тонким пологом повис над долиной, скрывая вершины Терского хребта. Вылета пока не предвидится…

Повеселели подкрепившиеся летчики, потянуло на разговор. Обступили Ивана Остапенко, тот рассказывает очередную историю, как он из училища к нам в гвардейский полк попал.

— Полетел это я самостоятельно в зону на виражи… — Остапенко сделал многозначительную паузу. — Крутился, крутился, глядь — за мной какой-то самолет увязался. Присмотрелся, а у него консоли крыльев желтой краской выкрашены. Меня словно жаром обдало: фриц! Как же это он до самого Уральска дотопал? Да еще собирается в глубоком тылу Ивана срубить! Я с перепугу так крутанул своего "Ильюшу", что вниз головой повис на привязных ремнях, мотор захлебываться начал. Убрал газ и успел подумать: "Ну вот, Иван Петрович, и отлетался!" А самолет уже сам нос опустил, в глобус нацелился. Высотенка у меня, правда, еще была… Пока соображал, что произошло, — опять горизонт увидел. Тут только понял, что у меня переворот через крыло получился!

Пошел на посадку ни живой ни мертвый. Приземлился. Смотрю, а вслед за мной тот самый самолет с желтыми консолями садится. Это, оказывается, курсант на ИЛе с соседнего аэродрома блуданул — у них так самолеты размалеваны — и прицепился ко мне, как к поводырю.

"Нет, — думаю, — ни за что не признаюсь инструктору, что недозволенная фигура у меня с переляку вышла. Чего доброго, еще отчислят за проявление боязни в воздухе".

Сбрехнул я, значит, что переворот сделал преднамеренно, и в тот же день от начальника училища генерала Кравцова за воздушное хулиганство десять суток губы мне… А среди курсантов слух пошел: в училище второй Нестеров объявился, фигуру высшего пилотажа на штурмовике сделал. От этого отчаюги можно ждать, что и мертвую петлю завернет…

На губе сидел в героях: ведь Нестерову за петлю, говорят, тоже от начальства влетело.

Два дня оставалось до конца отсидки, и вдруг вызывают меня к самому начальнику училища. Ну, думаю, прощай, пятый океан! Пророчили мне карьеру инструктора в училище, а теперь одна дорога остается — в пехоту…

Захожу это я в кабинет, а там и начальник училища, и начальник политотдела, и мой инструктор, и еще какой-то незнакомый авиационный полковник — вся грудь в орденах. Хотел было на колени перед ними упасть, да вспомнил, что уставом это не предусмотрено…

— Товарищ генерал, — говорю, — простите, весь век буду дисциплинированным, ни одного летного нарушения не допущу, оправдаю ваше доверие…

Полковник с орденами ухмыльнулся и говорит:

— Товарищ Остапенко, не желаете ли на фронт? А я стою и думаю: не шутит ли заслуженный полковник? Кто же от фронта откажется?! Инструкторы наши на что броню имеют, и то ухитряются попасть в действующую армию. Откладывают в общую кассу деньги с каждой получки, а потом в газете появляется статья: "Самолет приобретен на личные сбережения". А инструкторы перед этим билетик тянули из шапки: кому на нем воевать. Тут уж никакая броня не удержит — отпускают счастливчика. Вот и мой инструктор небось с завистью на меня сейчас смотрит.

— На фронт очень желаю! — отвечаю полковнику.

— Хорошо, Иван Петрович, — говорит, — ваше желание исполнится. Такие, что умеют не только по прямой летать, нам как раз и нужны. Можете идти досиживать свой срок на губе!

Остапенко сделал затяжку, выпустил дым и, глядя поверх наших голов, сказал:

— Вот теперь и думаю: не случись со мной эта история — не видать бы мне седьмого гвардейского как своих ушей!

Все дружно засмеялись — опять неожиданная концовка у Остапенко получилась: отлил новую пулю.

С тех пор с чьей-то легкой руки Ивана стали звать Остап-пуля.