В военном воздухе суровом

Скрипнул топчан — Холобаев повернулся на другой бок. Посмотрел на крепко спавших Спицына и Филиппова, и другие мысли полезли в голову: "Ребята в том же пекле были, а вернулись только с царапинами, утром снова полетят. Почему же они не избиты до основания? Это потому, что я шел строго над колонной восемь минут, до самого Бобруйска. Они оказались сзади и не могли вести огонь, я им мешал. Поэтому они вынуждены были делать отвороты в стороны и атаковали колонну сбоку — пересекли шоссе несколько раз "змейкой". Вот и получилось, что они маневрировали и меньше были в зоне обстрела. Ущерба, по их докладу, нанесли противнику больше, чем я, и самолеты целы… Может быть. случайно это у них получилось, но в таких именно действиях по колоннам был резон… Это же и есть тактика!"

Холобаев подвел итог ночным размышлениям: "Нет, никакой ты не герой, капитан Холобаев. Тактика — это хитрость, а ты лез напролом да еще собирался у Бобруйска умирать с музыкой. Это не геройство, а отчаяние. И ничего ты еще не знаешь о настоящей войне…"

Не раз довелось мне потом слышать рассказ полковника Холобаева о его первом боевом вылете и за круглым столом, и во время его выступлений.

Недавно я снова навестил Константина Николаевича в Ленинграде. Он поджидал меня, восседая в глубоком, потертом кресле, словно на троне. На этот раз хозяин показался необычайно маленьким, усохшим. Отложив книжку Рокуэлла Кента, он повел рассказ о первых днях войны в своей обычной манере — зычным голосом, сильно растягивая отдельные слова.

В конце затянувшейся беседы Константин Николаевич сказал:

— Смотри ж, чтобы в книжке люди не были похожи на роботов!

Поднялся с кресла проводить до порога, зашаркал тапочками по старинному паркету на прямых, негнущихся ногах.

— "Шасси" мои совсем отказывают. Из-за них не хотели как-то пустить в метро: посчитали, что старик навеселе, — пошутил на прощание Константин Николаевич и по-ребячьи припал к груди.

Я обнял его и поразился худобе и детской костлявости его лопаток. Но все же не думал я, что эта встреча весной 1971 года будет последней, что не доведется Константину Николаевичу Холобаеву прочитать долго писавшуюся и не так уж скоро увидевшую свет книжку. А как он ее ждал!

Холобаеву и еще нескольким летчикам нашлось место под крышей. Спали на топчанах в затемненном доме военного городка, переполненного эвакуированными семьями. Многие же всю ночь оставались у самолетов. Вместо подушки — под голову противогаз, одна пола кожаного реглана служила матрацем, вторая одеялом, а крышей — крыло штурмовика. Техники располагались на самолетных чехлах.

В черном небе то и дело гудели немецкие машины. Гул этот характерный нудный, с подвыванием, — сразу отличишь. Дежурные по стоянкам, заслышав его, кричали: "Воздух!" Спавшие тревожным сном летчики вскакивали и, спотыкаясь в потемках, бежали к отрытым щелям. Потом бегать надоело…

Война входила в сознание совсем не такой, как представлялась раньше. Ни у кого не укладывалось в голове, откуда взялась такая военная сила у обозначенной на карте Европы маленьким пятнышком фашистской Германии и почему ее не смогла сдержать на границе и наголову разбить наша непобедимая Красная Армия. Как могло случиться, что за неделю войны мы позволили противнику продвинуться не на какой-то вершок, а на 350 километров? Ведь уже занят Бобруйск, до которого от Старого Быхова совсем недалеко…

Война оглушила неожиданностью поражений.

В сторону Бобруйска медленно пролетела в четком строю девятка тихоходных гигантов ТБ-3. Истребители не прикрывали бомбардировщиков. Возвращались через Березину уже шесть машин, а позади носился "мессершмитт". Он заходил в хвост то одному, то другому. Через несколько минут над лесом поднялось шесть черных столбов дыма. Потом прилетел изуродованный штурмовик Холобаева, с ним столкнулся тоже искореженный бомбардировщик… А вслед за тем приземлился истребитель с неработающим мотором и завертелся волчком в конце пробега. Из кабины вытащили уткнувшегося головой в приборную доску летчика. Молодое, будто выбеленное мелом, лицо, повисшая на лоскуте кожи кисть левой руки в перчатке, и прыгающая стрелка ручных часов… В наступивших сумерках увидели, как с запада на одном моторе тянет со снижением бомбардировщик СБ. Попутный ветер нес его через летное поле прямо на жилые дома военного городка. Бомбардировщик начал отворачивать, его на одном моторе затянуло в крен, положило на спину. При ударе о землю взметнулся столб яркого пламени, затрещали в огне патроны, разлетаясь голубыми брызгами…

Таким был первый фронтовой день. Что же принесет второй?

…Летчики жаловались на оружие. Пушки ШВАК почему-то захлебывались после первой же очереди. Причина задержек — перекос снарядов в патроннике. Дефект вроде бы заводской, а летчики винили сбившихся с ног оружейников.

Жаловались и на "эрэсы" — не взрываются. Не многие успели узнать об опыте Холобаева…

Тогда командир полка решил на глазах у всех произвести пуск "эрэсов" прямо со стоянки. Надо же наконец убедиться, взрываются они или нет.