В военном воздухе суровом

— Садись! Садись, Дремлюк! — прикрикнул он, указывая на скамейку. Тут же спохватился. И тоном ниже: — Распекать… распекать тебя собирался, а говорю… говорю тихо. — И вдруг снова сорвался: — Но ты же все равно не поймешь меня, если тихо!

— Да пойму же, Федор Васильевич! — улыбнулся Дремлюк.

— Ну, тогда сиди… сиди сам тихо, а я все же буду указания тебе давать погромче… Да не скажи… не скажи опять Рябову, что я на тебя кричал…

Кожуховский отменно знал свое дело, и его штаб работал, как хорошо отрегулированный мотор. У Федора Васильевича поэтому находилось время для чтения всевозможных бумаг, которые, оказывается, в изобилии плодятся не только в мирное, но и военное время. Погружаясь в чтение, он тихо бормотал про себя, стараясь выудить суть, и в эти минуты становился очень рассеянным. Читает, читает, бывало, а потом, не отрываясь от бумаг, вдруг вскрикнет:

— Ворочилин!

— Я вас слушаю! — словно из-под земли, вырастал писарь, знавший наперед, что может произойти в такой ситуации. Начальник штаба, что-то обмозговывая во время чтения, обычно кого-нибудь вызывал.

— Быстренько побеги… побеги и позови мне этого самого…

— Есть познать этого самого! — громко повторял приказание Ворочилин и исчезал за дверью. Возвратившись, докладывал:

— Товарищ майор, этого самого нет.

— А где же он? — бормотал Федор Васильевич, не отрываясь от чтения.

— Сказали — на стоянку ушел.

— Ну ладно… Появится — пришлешь…

Однажды Ворочилин вместе с другими документами подсунул на подпись записку об арестовании на 10 суток самого начальника штаба. Федор Васильевич подмахнул эту записку. Перед хохотавшими летчиками он вроде бы оправдывался:

— Так надо же вас чем-нибудь повеселить… А то вы что-то в последние дни припухли… припухли…

Полевой сумки Федор Васильевич не носил. Зато редко выпускал из рук портфель, набитый штабными документами, патронами к "ТТ" и шматом сала (казалось, что начальник штаба собирался выдержать длительную осаду). С этим салом начальник штаба доставлял нам немало веселых минут.

Всем и теперь памятна проделка с салом, устроенная моим другом, штурманом полка майором Николаем Кирилловичем Галущенко.

Было это ранней весной сорок третьего на Кубани в Новотитаровской.

Приунывшие летчики сидели в ожидании обеда на солнечном припеке около штаба. Нас в полку оставалось совсем немного, а за последние дни мы снова понесли потери. Накануне не вернулись с боевого задания из района косы Чушки Герман Романцов и Николай Николаевич Кузнецов.

Николай Николаевич перед войной много лет проработал инструктором в аэроклубе Осоавиахима, был "забронирован" и с трудом вырвался на фронт. В тылу у него осталась большая семья.

В тот самый день, о котором рассказ, у меня в боевом вылете произошло несчастье, и я сидел в стороне от всех с прилетевшим из Невинномысска Колей Галущенко. Сидел молча и вновь перебирал в памяти все детали этого злополучного полета.

Недоразумения начались еще перед вылетом. Командир полка вдруг решил включить в мою группу сержанта Петра Колесникова, летчика со странностями. На земле — человек как человек, а в воздухе его словно подменяли. В строю вдруг без всякой причины начинал шарахаться из стороны в сторону и разгонял соседей. Командир полка хотел было перевести его на связной У-2, но Колесников всерьез обиделся: "Неужели же вы меня трусом считаете?"

Я возражал против включения Колесникова в боевой расчет, но в конце концов вынужден был уступить и поставить его рядом с собой справа. Поскольку воздушные стрелки тоже не горели желанием лететь с Колесниковым, то ему выделили сохранившийся одноместный самолет. Перед вылетом я напутствовал Колесникова:

— Смотреть будешь только в мою сторону, выдерживай дистанцию и интервал. Сектором газа резко не шуруй… Головой зря не верти, полетим с надежным истребительным прикрытием, будет Покрышкин. Истребители сами обнаружат и отгонят "мессеров".

Петя согласно кивал, но заметно побледнел. На земле ему все было понятно, а как только поднялись в воздух, то стало ясно: оставлять этого летчика в середине строя нельзя. Никакие мои подсказки по радио не помогали: самолет то вспухал над строем, то резко проваливался под него.

При полете к цели командами по радио летчика пришлось буквально выманивать из середины строя, пока он не занял место крайнего. "Пусть там и болтается", успокоился я. И вроде все пошло нормально.

Отштурмовали мы колонну машин у Курчанской и уходили на бреющем. Я оглянулся — Колесников сильно отстал от группы. Пришлось набрать высоту, чтобы он нас быстрее заметил. Летчик догнал нас, находясь значительно ниже, а потом круто пошел вверх. Вместо того чтобы снова занять место крайнего, он вроде бы начал целить в середину строя на прежнее место между мной и Злобиным. "Занимай место с краю!" — повторял я несколько раз, но Колесников будто оглох.

И вот у меня на глазах самолет Колесникова рубит винтом штурмовик лейтенанта Ивана Злобина со стрелком сержантом Николаем Мухой. Оба самолета, Злобина и Колесникова, вспыхнули и, беспорядочно кувыркаясь, упали на окраине станицы Бараниковской.