В военном воздухе суровом

Белобрысый солдатик торопливо сдернул с головы телефонную трубку и, протягивая ее мне, сказал: "Комбат!" В окопе все мигом стихли, словно телефонист добился связи с самим командующим фронтом, а то хватай и выше. Низкий голос загудел в трубке:

— Здравствуй, сталинский сокол! Как самочувствие?

— Самочувствие в норме! — ответил я по возможности бодро.

— Ну, ждем тебя…

И тут только я подумал: "Хорош же «сокол» предстанет перед комбатом: одежда изодрана в клочья, локти и колени кровоточат…"

Согнувшись, двинулись с сопровождающим по ходу сообщения, спускавшемуся в овраг.

…В глубокой балке настоящее пещерное поселение. В круче отрыты землянки, входы завешены плащ-палатками. Солдаты снимают с сучьев засохшего дерева котелки, спешат к дымящейся полевой кухне — котлу на колесах с высокой трубой — как первый паровоз Стефенсона.

У входа в блиндаж, куда меня привел сопровождающий, стояли двое и еще издали улыбались, как давнему знакомому. Тот, что повыше ростом, с сильно скошенными огромными плечами, с тремя квадратами в петлицах, пробасил: "Комбат Мисаров". Другой, что дольше тряс мне руку, назвался старшим политруком Мураховским. Пригласили в блиндаж.

Два топчана, из неотесанных досок столик. На стене портрет вождя в кителе военного образца и лозунг: "Наше дело правое, враг будет разбит".

"Прочно обжились тут наши пехотинцы", — подумал я.

Комбат позвонил: "Люду ко мне!"

Вскоре появилась блондинка с детским лицом и пухлыми губами. В руках санитарная сумка, пилотка лихо сдвинута набекрень, ладно сидят на стройных ножках сапоги, широким ремнем перетянута муравьиная талия. Над левым карманом гимнастерки не висела, а покоилась почти в горизонтальном положении медаль "За отвагу". Повела голубыми глазищами, неумело козырнув вывернутой вперед ладонью, доложила о прибытии. "И на переднем крае, оказывается, красавицы водятся, да еще какие!" — подумал я.

— Ну-ка обработай быстренько летчика, — сказал ей с улыбкой Мисаров.

Сестричка проворно управилась с моими коленями и локтями и удалилась. Шустрый Мураховский извлек флягу, обшитую шинельным сукном, вскрыл финкой банку тушенки, которую повсеместно называли не иначе как "второй фронт", хотя его все еще не было. Поставил на стол кружку, котелок с водой.

— Зарядись, летчик, с дальней дорожки. Разбавляй по вкусу сам. Спирт медицинский, для гостей держим, — не без гордости сказал он.

— Я потом запью, — сказал я, храбрясь.

Выпил обжигающую жидкость и на выдохе выпалил свое звание и фамилию, а потом уже приложился к котелку с водой. Этот "номер" произвел надлежащее впечатление.

— Оказывается, летчики умеют! — подмигнул Мураховский своему невозмутимому комбату. Тот согласно кивнул, пробасив:

— Малость умеют…

От комбата и комиссара я узнал подробности моей посадки. Наблюдатели на передовой заметили мой штурмовик, летевший у самой земли. Видели и посадку. Шасси я действительно оставил в первой траншее немцев. Самолет после этого прополз на фюзеляже каких-нибудь метров пятьдесят. Если бы перед приземлением я шасси не выпустил, то остался бы по ту сторону линии фронта… От немецкой первой траншеи до нашей — около двухсот метров. Позади распластавшегося штурмовика — населенный пункт Нырково, и совсем близко от места посадки высота 210,8. Та самая, с которой по мне бил крупнокалиберный пулемет.

Когда наблюдатели доложили комбату, что летчик выпрыгнул из кабины, тот приказал минометной батарее подавить начавший бить по мне крупнокалиберный пулемет. А потом вызвал разведчиков и поставил задачу:

— Найти летчика, а то подорвется на минных полях! Вызвалось пять добровольцев. Долго ползали они по нейтральной, но меня не нашли. Лишь солдат Бирбайер, находившийся в боевом охранении, столкнулся со мной.

— Придется Бирбайера к ордену представить, — сказал комбат комиссару. Ведь обещали представить к награде того, кто найдет летчика.

— Так он же сам вроде бы в плен попал, — засмеялся Мураховский, по всему видно, большой шутник…

— В общем, сегодня пиши… — пробасил комбат Мисаров, тыча финкой в консервную банку с тушенкой.

— А не пролетали ли здесь штурмовики перед моей посадкой? — задал я давно приготовленный вопрос.

— Пролетали, — ответил комбат. — С шумом-треском. Даже зацепили первую роту малость.

Догадываюсь: если "с шумом-треском" да "зацепили" — значит, стреляли по своим. Но в это даже верить не хотелось.

— Разве они стреляли? — спросил я комбата.

— Да так, самую малость…

Я уже заметил, что слово "малость" было у комбата ходовым и оно у него имело несколько значений.

— А ничего они тут не натворили?

— Ерунда… Лошадь-водовозку уложили, да двух ротозеев царапнуло осколками малость. Люда их обработала, в строю остались.

У меня не укладывалось в голове, как это мои ведомые смогли допустить такую оплошность? Решил оправдать своих ребят:

— Неопытные еще, по званию всего лишь сержанты, полетели кто по первому, кто по третьему разу. Зато аэродром они отменно разделали!