В ворохе чувств, или Разведена и очень опасна

– С какими деньгами?

Женщина встала со своего места, ушла в другую комнату и вернулась ровно через минуту с черным пакетом. Она положила пакет на тумбочку рядом с моей кроватью, улыбнулась мягкой домашней улыбкой и тихо сказала:

– В этом пакете ровно пятьсот тысяч долларов. Коля сказал, что он не взял оттуда ни копейки. Это тебе на пластические операции, чтобы восстановить свою внешность, и на тот случай, если захочешь начать новую жизнь.

– Он вернул деньги? – Мне показалось, что я теряю разум.

– Он велел передать этот пакет тебе и сказал, что ты сама распорядишься деньгами, как захочешь. А теперь спать. Ты же очень устала. После того как я сниму бинты, можешь смело звонить своим родственникам, просить их за тобой приехать и устроить тебя в лучшую клинику. Если захочешь остаться у меня, я буду рада. Коля просил передать, что ты можешь считать мой дом своим. Если и уедешь, то можешь приезжать сюда в любое время, я тебе всегда буду рада, тут ты всегда найдешь тепло и покой.

Женщина замолчала и погасила свет.

– А теперь спи. Твоему организму нужен отдых.

– А вы где будете? Вы будете сидеть рядом со мной всю ночь?

– Я буду в соседней комнате, но если что – обязательно меня зови. Я же говорила, что деревенька у нас маленькая, поэтому фельдшерский пункт находится прямо в моем доме. Я здесь и живу, и людей принимаю. Постарайся побыстрее уснуть.

– Постараюсь, – пообещала я.

Когда женщина вышла из комнаты, я дала волю своим чувствам и сразу заплакала. Правда, я старалась делать это как можно тише, чтобы не расстроить эту добрую бабульку. Когда я наконец смогла успокоиться, я очень долго размышляла о Дровосеке, представляла, как он вытаскивает меня из пламени, задавала сама себе вопросы и не находила на них ответы. Я прокручивала в голове его слова по поводу того, что должна начать новую жизнь, и размышляла над тем, что именно Дровосек имел в виду. На что он намекал? О чем предупреждал? На что рассчитывал… Только вопросы и ни одного ответа.

Когда мне все-таки удалось уснуть, мне приснился Лось. Он целовался с другой женщиной, говорил ей ласковые слова и поглаживал ее округлившийся животик. А я пряталась за какую-то колонну и боялась показать свое лицо, потому что оно было обезображено ожогом, а все окружающие показывали на меня пальцами и называли уродом. Я громко плачу, беспомощно стучу кулаками по колонне и чувствую неимоверную душевную боль. Я стучу по колонне так сильно, что у меня начинают болеть руки. Я стучу и не могу остановиться. Мне становится страшно оттого, что на моем лице нет мимики, что я не могу улыбаться, не могу собрать волосы под резинку и открыть необычайно красивую форму своего лица, что я не могу подойти к Лосю на близкое расстояние и сказать ему, как же сильно я его люблю… Как сильно… Я кричу от бессилия и все так же стучу по колонне. Руки мои в синяках и ссадинах. От дикого, раздирающего меня крика опухло мое лицо и перехватило горло. Совершенно обессиленная, я съехала вниз и села на землю, вытянув вперед свои длинные ноги, которые были закрыты плотными брюками, несмотря на то что на улице стояла жара… Брюки скрывали рубцы. Я совсем ослабела от слез, от отчаяния, от непонимания, от боли утраты и от того, что я уже ничего не могу изменить. Во мне уже ничего не осталось. Ничего, кроме страшного изнеможения. От тяжелого и жесткого дыхания мне показалось, что мои легкие поднялись до самой гортани, что еще немного, и я выплюну их наружу. К черту! Все к черту! Мне они не нужны. Зачем нужны легкие изуродованному человеку? Зачем ему легкие, если у него отняли любовь, ведь это то же самое, что отнять жизнь. Зачем жизнь без любви? Зачем такая жизнь, где над тобой смеются, где смотрят на тебя глазами, полными ужаса, где от тебя прячут своих детей и просят их не подходить близко к страшной тете. Но это не проказа. Это всего лишь ожоги… Я сидела на земле и глазами, полными ужаса, смотрела на гуляющую между колоннами романтическую парочку. Высокий мужчина по кличке Лось и беременная симпатичная женщина, которую заботливый муж ласково кормит мороженым, словно ребенка. Я смотрю на ее лицо и поражаюсь тому, какое же оно гладкое, какая же на нем бархатистая кожа, без единого изъяна. И я ей завидую. Как же я ей завидую! Она может пользоваться косметикой и смотреть на себя в зеркало. А еще… еще она может по праву гордиться мужчиной, который с ней рядом. Я уверена, что он не только хороший муж, но и хороший отец. И я не могу больше на них смотреть, потому что мне очень больно. Господи, как же сильно мне больно. И я не выдерживаю этой боли. Я встаю и иду к этой парочке. Завидев меня, девушка вскрикивает, испуганно закрывает лицо ладонями и со словами «Игорь, что нужно этому чудищу?» бросается на грудь к своему мужу. Я хочу улыбнуться, но не могу даже слегка растянуть губы, потому что мое лицо окаменело. Я бью себя кулаком в грудь, прикрытую плотной темной кофтой, и говорю:

– Лось, я не чудище. Это я, Сашка.

Лось смотрит на меня с нескрываемым отвращением и говорит:

– Какая еще Сашка?