В воскресенье деревья не растут

– Я и есть твой рыболов, дурак! – бросила она и громко причмокнула красивыми губами.

Наступила долгожданная тишина. Первый акт закончился. Ольга поправила волосы, достала из кармана пальто на вешалке чистый носовой платок, качественно высморкалась, вытерла им остатки подглазных слёз, вложила обратно в карман и тихо спросила:

– Ужинать будешь? Есть две сардели с сырым ДНК животных, два яйца и огурец…, полпачки томатного сока, поддельный голландский сыр под названием «Пастораль» и слегка начатая бутылка «Хереса». Всё…, как ты любишь…, – с издевкой сказала Ольга и, крутнув красивой тренированной в спортзале задницей, скрылась в районе кухни.

Своей сексуальной походкой она мимолетно напомнила ему блистательную балерину Элеонору Баньяту. Эмоции, эманации, приятная геометрия, эквилибристика…

– Буду… – тихо и поздно ответил Беркович и закатил большой чемодан в ванну, где собирался тщательно вымыть руки хозяйственным мылом после грязного самолета и переместить удачный «контрабас» в глубокую нишу под кафелем.

Вымыв руки бруском старого хозяйственного мыла, Эдик подкурил короткий обрубок папиросной бумаги и сделал три затяжных вдоха. Через минуту в голове стало светло и покойно. Жизнь Берковичу показалась не такой уж уродливой, коварной и безнадежной формой личного существования…

Наконец-то через шесть минут на кухне стал развиваться долгожданный звук жареной яичницы, пыхтели сосиски и насыпалась нарезанная зелень…, это было знамя уюта и вполне доступного удовольствия. «Сейчас снова начнутся песни кухонных каменоломен!» – подумал Эдик, переодеваясь в спальне и доставая из чемодана без колес три подарка для Оленьки и большой толстый пакет, набитый нестандартной едой.

– Иди поглощать жареную пищу, альпинист херов…, заблудившийся щенок моей жизни…, голубь мира…, traveler in time! – театрально выкрикнула из кухни Ольга и закурила тонкую черную сигарету, достав её из черной пачки совершенно черных сигарет.

«… Ольга моя поилица, кормилица и кровопилица…, одним словом – вычурная сука, бильярдная луза, любящая потустороннюю ласку…!» – улыбнулся пролетной мысли Беркович.

Она смотрела в окно на такие же окна десятого этажа дома напротив. На широком подоконнике лежала книга «Всем детям Божьим требуются походные башмаки» с фотографией улыбающейся черной женщины. А напротив, в шестом окне слева, стояла точно такая же курящая женщина в фартуке с фотографией космической улыбки Софи Лорен. Между ними был городской воздух и глубокая пропасть с машинами и людьми внизу. Ольге всегда казались высотной тюрьмой архитектурные утопии заумных и слегка пьяных рисовальщиков… Постоянно чужие окна, как многосерийные сериалы чужих времяпрепровождений… Ольга мечтала ходить босиком по собственной траве, а не по залитой бетоном арматуре, накрытой линолеумом или модными досками. Окна напротив были похожи на ровно застекленные геометрические дыры, иногда отражающие блики внешнего мира и демонстрирующих чужие семейные тайны различных несоответствий… Это было осуществленное мнение какого-то архитектурного совета…, жить незнакомым людям именно так…, и созерцать окна друг друга до умопомрачения…, до самой старости, до ненависти, до предельной смерти. Результат глупых голов без мыслей о последствиях. Безграмотные архитекторы тихо умирают чаще других, по причинам вечного неутомимого закона равновесия справедливости и здравого смысла…

«Так и вся жизнь пройдет…, в лучшем случае за двадцать тысяч нажатий на кнопки лифта… Именно в таких тихих мирных домах годами копится зло в невидимых темных углах… А кто-то живет на природе…, среди деревьев у воды…, с очень добрыми собаками среди цветов с марихуаной. Счастливые!» – подумала она и глубоко затянулась ядовитым дымом.

Между домами быстро пролетел голубь в погоне за промелькнувшей черной черточкой.

«Муха? Что делает муха на такой высоте в самом конце теплой зимы? Кто-то выгнал из дома прямо в форточку? Плохо себя вела, жужжала, надоедала, садилась на хлеб… А здесь её встретила голодная птица. А разве голуби жрут зимних мух на высоте десяти человеческих этажей? Вот в чём мой вопрос, вашу мать! Уже весна… Хочу новое платье… и те туфли с пятой ветрины (от слова-ветер) с красной подошвой и красивой застежкой…, но мне не хватает 600 долларов. Ненавижу всех…! Везде одно и то же…, погоня за жратвой, чтобы встречать новые восходы Солнца с Востока. Блин, как это всё скучно и предсказуемо…, ненавижу!»

Ольга посмотрела на Берковича, быстро пожирающего толстую яичницу с румяными кусками сосисок. Он чавкал, как голодный свин, часто цокал вилкой о тарелку, шевелил челюстями сверху вниз, а затем снизу вверх. Это умиляло и раздражало. Ольга зло улыбнулась. Эдик сидел за столом в новеньких, баскетбольных, шелковых трусах с номером «22» и в майке с надписью на фламандском языке и рисунком богомола без головы. Прочесть и понять смысл написанного было невозможно, потому что она не учила фламандский ни в школе, ни в театральном, нигде …