В высших сферах

Она услышала, как на стол поставили стакан, потом мягкие шаги, занавески задернуты, и вот уже Брайан рядом с ней. Их руки сплелись, губы страстно встретились, тела требовали.

— О Боже! — на вздохе произнес он. Голос его дрожал. — Милли, я хочу тебя, и я люблю тебя.

5

В тишине квартиры мягко зазвонил телефон. Брайан Ричардсон приподнялся на локте.

— Я рад, — сказал он, — что телефон не зазвонил десять минут назад.

Он сказал это так, чтобы просто что-то сказать, словно банальности скрывали его неуверенность.

— Я бы не ответила на звонок, — сказала Милли.

Истома прошла. Милли словно ожила и чего-то ждала. На этот раз все было иначе — настолько иначе, чем в другие разы на ее памяти…

Брайан Ричардсон поцеловал ее в лоб. Какая разница, подумал он, между той Милли, которую знает внешний мир, и Милли, какую он узнал тут. Сейчас она была полусонной, растрепанной, теплой…

— Лучше мне все же ответить. — Милли, поднявшись, пошлепала к телефону.

Звонили из приемной премьер-министра, одна из помощниц стенографисток.

— Я подумала, что надо вам позвонить, мисс Фридман. Очень много пришло телеграмм. Они начали поступать утром, и теперь их семьдесят две — все адресованы мистеру Хоудену.

Милли провела рукой по волосам и спросила:

— О чем они?

— Все об этом человеке на корабле — о том, которому Иммиграционная служба не разрешает сойти на берег. В сегодняшней утренней газете тоже о нем написано. Вы не видели?

— Да, — сказала Милли, — видела. А что говорится в телеграммах?

— В основном одно и то же, только по-разному выраженное, мисс Фридман: что его надо впустить и дать ему шанс. Я подумала, что вы захотите об этом знать.

— Вы правильно сделали, что позвонили, — сказала Милли. — Записывайте, откуда поступают телеграммы и вкратце, о чем они. Я скоро приеду.

Милли положила трубку. Надо сообщить об этом помощнику — Эллиоту Проузи, — он теперь наверняка в Вашингтоне. Тогда уже ему надо будет решать — сообщать об этом или не сообщать премьер-министру. Скорее всего он сообщит: Джеймс Хоуден очень серьезно относился к почте и к телеграммам, требуя повседневной и помесячной записи их содержания и источника, что он сам и лидер партии старательно изучали.

— В чем дело? — спросил Брайан Ричардсон, и Милли сказала ему.

Словно включился механизм и мозг его занялся практическими делами. Милли знала, что он сразу озаботится.

— Это кем-то организовано — не пришло бы столько телеграмм одновременно. Во всяком случае, мне это не нравится, как и все остальное. — И мрачно добавил: — Хотел бы я знать, кой черт надо делать.

— Быть может, тут ничего и не поделаешь, — сказала Милли.

Он проницательно посмотрел на нее, затем повернулся и взял ее за плечи.

— Дорогая моя Милли, — сказал он, — что-то происходит, о чем я не знаю, а ты, по-моему, знаешь.

Она отрицательно покачала головой.

— Послушай, Милли, — не отступал он. — Мы ведь оба на одной стороне, верно? И если мне надо что-то предпринимать, я должен знать, что именно.

Их взгляды встретились.

— Ты же можешь мне верить или нет? — тихо произнес он. — Особенно теперь.

А в ней шла борьба чувств и преданности. Ей хотелось оберечь Джеймса Хоудена — она ведь всегда это делала…

Однако ее отношения с Брайаном внезапно изменились. Он сказал, что любит ее. Значит, между ними теперь нет места для тайн. В известной мере так даже легче будет…

Он крепче сжал ее плечи.

— Милли, я должен знать.

— Хорошо.

Сбросив с себя его руки, она достала из сумочки ключи и отперла нижний ящик маленького бюро, стоявшего рядом с дверью в спальню. Копия документа лежала в запечатанном конверте, который она вскрыла и дала ему. Он стал читать, и она почувствовала, что настроение, владевшее им несколько минут назад, растаяло и исчезло, как туман, разогнанный утренним ветерком. Снова дело, как всегда, было прежде всего — политика.

Читая, Брайан Ричардсон тихонько присвистнул. Когда он поднял от документа глаза, по лицу видно было, что он потрясен, в глазах читалось недоверие.

— Господи! — выдохнул он. — Господи Иисусе!

Глава десятая Постановление суда

1

Верховный суд провинции Британская Колумбия закрывал внушительные дубовые двери своего реестра в Ванкувере каждый день ровно в четыре часа дня.

Без десяти четыре на следующий день после второй беседы на корабле с капитаном Яаабеком и Анри Дювалем (и примерно в то же время — без десяти семь в Вашингтоне, — когда премьер-министр и Маргарет Хоуден одевались, чтобы ехать на ужин в Белый дом) Алан Мейтленд вошел в реестр суда с портфелем в руке.

Очутившись внутри, Алан помедлил, оглядывая длинный зал с высоким потолком и одной из стен, целиком занятой картотекой, почти во всю длину которой шел полированный деревянный прилавок. Затем он подошел к прилавку, открыл портфель и достал бумаги. Он почувствовал, как у него вспотели ладони.

К нему подошел пожилой клерк, единственный сотрудник реестра. Это был худой, похожий на гнома человек, до того согбенный, будто закон лежал тяжелым бременем на его плечах. Он любезно спросил:

— Да, мистер?..