В высших сферах

Из тени Южного портика они вошли в прохладу Белого дома, затем прошли через холл и по коридорам к кабинету президента в юго-восточном крыле здания. Президент открыл белую одностворчатую дверь и пропустил вперед Хоудена.

Премьер-министр уже не раз бывал тут и, как всегда, поражался простоте этой комнаты. Она была овальная, со стенами, до середины выложенными панелями, и простым серым ковром на полу; главным в ней был широкий стол, стоявший в центре, мягкое крутящееся кресло за ним, а за креслом — два флага с золотой бахромой: звездно-полосатый и президентский. Напротив окон от пола до потолка и стеклянных дверей, выходящих на террасу, справа от стола стоял обитый атласом диван. Сейчас на диване сидели Артур Лексингтон и адмирал Левин Рапопорт, маленький сухопарый мужчина в аккуратном коричневом костюме, с хищным лицом и непомерно крупной головой, отчего он казался карликом. Оба мужчины встали при появлении президента и премьер-министра.

— Доброе утро, Артур, — тепло поздоровался с Лексингтоном президент и протянул руку. — Джим, вы, конечно, знаете Левина.

— Да, — сказал Хоуден, — мы знакомы. Как поживаете, адмирал?

— Доброе утро.

Адмирал коротко, холодно кивнул. Он редко позволял себе нечто большее, давая понять, что не любит пустой болтовни, как и светских ритуалов. Адмирал — чрезвычайный помощник президента — демонстративно отсутствовал на официальном банкете накануне вечером.

Четверо мужчин уселись, и слуга-филиппинец тотчас вкатил столик с напитками. Артур Лексингтон выбрал виски с водой, президент — херес. Адмирал Рапопорт отказался, покачав головой, а перед Джеймсом Хоуденом слуга с улыбкой поставил стакан виноградного сока со льдом.

Пока слуга возился с напитками, Хоуден исподтишка наблюдал за адмиралом, вспомнив, что он слышал (некоторые говорили), будто этот человек обладает теперь не меньшей властью, чем президент.

Четырьмя годами ранее капитан американского флота Левин Рапопорт был обычным военно-морским офицером на грани принудительной отставки — принудительной потому, что начальники-адмиралы дважды не давали ему повышения, несмотря на блестящую широко разрекламированную карьеру пионера подводной стрельбы межконтинентальными ракетами. Беда была в том, что почти никто не любил Левина Рапопорта и поразительное количество влиятельных начальников и вовсе активно ненавидело. Последнее главным образом объяснялось давно устоявшейся привычкой Рапопорта быть всегда абсолютно уверенным в своей правоте во всех основных вопросах военно-морской обороны — он никогда не упускал случая сказать: «Я ведь говорил», — и назвать по имени того, кто был с ним не согласен.

Добавьте к этому огромное тщеславие (вполне оправданное, но тем не менее неприятное), плохие манеры, нетерпимое отношение к «каналам» и бюрократии и нескрываемое презрение к тем, кого капитан Рапопорт считал интеллектуально ниже себя, а таких было большинство.

Однако высшее морское начальство, решив отправить в отставку своего несговорчивого гения, не предполагало, какой поднимется крик — в конгрессе и в народе — о потере для страны, если мозг Рапопорта не будет активно участвовать в ее делах. Как кратко высказался один конгрессмен: «Черт побери, да нам же нужен этот мерзавец!»

Соответственно флот, основательно подталкиваемый сенатом и Белым домом, сошел со своей позиции и дал капитану Рапопорту чин вице-адмирала, не отправив его таким образом в отставку. Двумя годами позже и двумя рангами выше, после серии новых блистательных свершений президент извлек Рапопорта (теперь уже полного адмирала и ставшего еще более нетерпимым) из военно-морского флота и сделал главой своего президентского аппарата. Всего через две-три недели благодаря усердию, быстроте принятия решений и способностям новоназначенный уже обладал куда большей властью, чем его предшественники — Гарри Гопкинс, Шерман Адамс или Тед Соренсон.

С тех пор список его непосредственных достижений, известных и неизвестных, внушительно вырос; программа взаимопомощи зарубежным странам, хотя и запоздалая, приносила Америке уважение вместо презрения; в стране политика в области сельского хозяйства, против которой отчаянно боролись фермеры, утверждая, что она не сработает, приносила успех (как с самого начала и утверждал Рапопорт); усиление работы в науке и долгосрочная перестройка научного образования и исследований, а в правовой сфере — удар по промышленному мошенничеству с одной стороны, а с другой — чистка профсоюзов и отправка в тюрьму Люфто, главного гангстера в рабочем движении.

Кто-то (вспомнил, как Джеймс Хоуден) в интимном разговоре спросил президента: «Если Рапопорт так хорош, почему он не сидит на вашем месте?»

Президент (судя по рассказам) благожелательно улыбнулся и ответил: «Просто потому, что меня выбирают. А Левин не получил бы и шести голосов, положенных ловцу собак».

Тем временем, хотя президента и хвалили за умение подыскивать таланты, адмирал Рапопорт продолжал наживать врагов и вызывать ненависть, как и прежде.