В Заболотье светает

Потом уйду в поле или на стройку, а ты — в школу. Много у тебя сейчас дела: конец учебного года. Когда мы выйдем из дому и у ворот разойдемся в разные стороны, долго ты будешь у меня перед глазами: как идешь мимо окон, в светлом платье, с портфелем, полным тетрадей, в руке; как на губах твоих то вспыхивает, то снова потухает счастливая улыбка; как приветливо здороваются с тобой и старики и дети; как оглядываются тебе вслед мои молодые товарищи…

…Я шел задумавшись, а между тем от Немана дорога уже повернула в лес. Собственно, не лес еще, а только подлесок.

И вот в этом тихом, душистом подлеске неожиданно повстречалась беда…

Я говорю «неожиданно». Не мог же я этого ожидать, не мог не вздрогнуть, когда из кустов послышался крик:

— Эй! Стой, Сурмак! Руки вверх, собака!

Три бандита вышли из кустов на дорогу.

Первый, подойдя ко мне, спросил:

— Что, не узнал? Не ждал, что встретим? Ты почему ж это лапы не поднимаешь?

Узнать-то я его узнал, — это был Носик, тот самый Володька, который «погиб где-то от немецкой бомбы», а вот ожидать такой встречи… «Будешь знать, как ходить безоружным…»

Носик стоял с автоматом. Второй, тоже молодой, держал наведенный карабин. Третий — Копейка — был с наганом.

— Ну что, — сказал Носик, — не писал я тебе, что допрыгаешься? И тебе, и твоей помощнице писал. Чего молчишь? Потише стал. А мы с тобой поговорим. Пусти же коника своего наконец! Уцепился! Копейка, карманы!

Копейка подошел. По-своему поглядывая из-под кепки, он взял из моих рук и пихнул в сторону велосипед, а затем стал шарить по мне своей ручищей: в карманах кителя, в карманах штанов, за пазухой.

Не знаю ничего противнее, чем крыса. Подумать, что она пробежит по мне, что она станет меня обнюхивать… бррр!.. Я читал где-то, что итальянские фашисты на допросах применяли железные клетки с голодными крысами. Такая клетка надевалась на голову жертвы. Может быть, не три крысы, а больше или меньше бывало в такой клетке, но мне сейчас казалось, что их было непременно три…

А эти «крысы» — гладкие, даже выбритые, видимо, только вчера. Не всегда сидят они здесь, в кустах, — есть у них свои люди…

И как же мне тут с вами быть?..

Ощупав меня, Копейка еще раз провел по мне взглядом — от ног до головы… «Прикидывает, что ему достанется при разделе наследства», — подумал я и удивился, что он не заметил у меня на руке часов, тем более что видел их не раз и раньше. Еще больше удивило меня, что он не нашел партбилета!..

— Медальки мы с тебя сегодня снимем! — хохотнул Носик, ощерив крепкие зубы. — Немножко погодя, сейчас некогда. И Гришу Бобрука покажем. Может, даже и самого Рымшу. Я слышал, ты очень хотел с ними встретиться. Отведи его, Копейка, подальше, мы еще здесь побудем. Да смотри, в случае чего — не зевай! А ты, товарищ председатель, подожди там, подумай. Мы тебе сейчас самого Концевого представим. Мы тут его поджидали, а бог нам тебя послал.

Мы с Копейкой углубляемся в лес. Когда я пытаюсь обернуться или замедляю шаг, он толкает меня наганом в спину.

— Иди, иди, ак-ти-вист! — говорит он. — Ты ж и со мной хотел увидеться, тоже пугал. Вот и увидел. И зять твой со мной повидался. Жаль, зализал раны. А тебя сегодня собаки будут лизать. Мы до вас до всех доберемся…

…Маленький сосновый гробик… Кровавый след на снегу. Валя… «Не «ну их», а мы их!» — говорит Микола. И Концевого вам сегодня не захватить: он поехал другой дорогой. Ты подожди, подожди! Зайдем только глубже в лес, подальше от тех! Сейчас, только сейчас!

Но, черт возьми, почему-то пришло на память, как кленовцы нашли у Немана финагента Антонова. Сидел парень по грудь в воде, весь окровавленный, на теле были вырезаны погоны и звезды.

Да нет, я вам не дамся!

А черных дум не остановить.

На ветку сосны, свесившуюся перед нами, присела маленькая пташка. Синичка в своем зелено-черно-желтом уборе. Она, наверно, сказала бы свое «ци-сик-ци-сик», подивилась бы, что это мы тут делаем, но в клювике у нее был червячок. Где-то тут у птички гнездышко и дети… А может, только подружка, которая сидит в нагретом гнезде и ждет радостного события?.. Птичка кивнула черненькой белощекой головкой и, видя, что нас отсюда не выживешь, улетела… А я опять остался один с огромной крысой… Ничего, Лена, ничего!..

— А ну, давай сюда часы. И деньги давай. Да смотри не говори им, что я взял, — сказал Копейка, направляя револьвер мне в грудь.

«Ага! — мелькнуло у меня в голове. — Вот почему ты как будто не заметил партбилета!.. Значит, подумал, что деньги. Тоже решил один забрать».

Левой рукой Копейка полез мне под рукав. Холодные пальцы шарили по металлу браслета, не зная, как его расстегнуть. Я смотрел бандиту прямо в лицо.

— Чего уставился! — не выдержал он. — Сними сам!

«А ну, давай, давай!..» — подумал я, уже усмехаясь про себя. Я расстегнул браслет, и он, как бы случайно, соскользнул с руки на мох.

Это решило все.

Копейка не выдержал, словно сразу забыл, что под наганом и я поднял бы часы с земли. Он нагнулся сам… и, пока его жадные пальцы успели коснуться блестящей змейки браслета, я с размаху ударил его сапогом в харю.

Вышло!