«В заговоре против пустоты и небытия». Неотрадиционализм в русской литературе XX века

3) творческое мышление проклассической направленности, для которого характерны а) стремление сохранить максимальный иммунитет к любым кризисным состояниям и процессам в культуре конца XIX–XX веков и к порожденным кризисной ментальностью типам литературного сознания; б) нацеленность на дальнейшее, естественное и органичное, продолжение «классической» (домодернистской) линии в литературе, с преимущественной ориентацией на золотой веки/или стилевые каноны реалистического письма, сложившиеся в XIX столетии (подобного рода интенции в разной степени характерны для И. Бунина, А. Куприна, других авторов-«знаньевцев»; позднее – для некоторых писателей-фронтовиков, представителей «деревенской» прозы, бытописательского реализма, «тихой лирики» 60—80-х годов, ориентировавшихся уже не столько на Пушкина и Толстого, сколько на стилистику антимодернистски позиционировавших себя авторов конца XIX – первой половины XX века: того же Куприна, В. Короленко, В. Вересаева, И. Шмелева, Б. Зайцева, С. Сергеева-Ценского, С. Есенина, А.Н. Толстого, М. Шолохова и т. д.)[38];

4) и, наконец, тип ориентации, который долгое время не выделялся историками литературы как определенная и самостоятельная структурная целостность и не имел постоянного обозначения. Это особая устремленность неклассического творческого мышления, усвоившего уроки модернизма, но не пошедшего до конца по пути авангардистского «раскрепощения» и не свернувшего в русло литературного реставрационизма и нормативизма, а проявившего новый, сознательный и свободный интерес к классическим универсалиям и ценностям традиции. Ментальности этого типа в равной мере чужды как авторитарная императивность, эстетический консерватизм, пассеизм, так и эвристически-игровая беспринципность «уединенного сознания»[39]. Учитывая промежуточное, равноудаленное положение данного вектора ориентации между сциллой авторитарности и Харибдой беспринципного произвола (а также учитывая его центростремительный и неоконвенциональный характер), мы будем говорить о нем как о срединном векторе в неклассической словесности XX века.

То, что этот вектор (или полюс) исканий, который мы, вслед за В. Тюпой, будем называть неотрадициональным (или неотрадиционализмом)[40], почти никогда, во всяком случае до рубежа 80—90-х годов, не выделялся в качестве самостоятельной и отдельной культурной формации, не столь уж удивительно[41]. Определить четкие контуры названного комплекса устремлений на первый взгляд крайне трудно. Еще труднее – очертить круг авторов и произведений, которые могли бы быть безоговорочно отнесены к сфере непосредственной творческой реализации данного типа мышления (поскольку степень близости к нему того или иного писателя/текста во многих случаях есть величина переменная). На исходном этапе взору исследователя предстает как бы материк с неясными очертаниями, со всех сторон омываемый (и размываемый) вышеперечисленными течениями. Причем многие явления занимают в названной «системе координат» промежуточное положение, как, например, неоклассицизм раннего Ходасевича, М. Кузмина, Б. Садовского, Ю. Верховского, В. Комаровского, ранних акмеистов или близкие к авангардизму эксперименты Цветаевой и позднего Мандельштама. Вместе с тем уже в момент возникновения постсимволистских фракций в среде критиков, ученых и самих творцов обозначилось стремление разглядеть за внешне очевидной «сеткой» групповых самоименований («цех поэтов», «акмеизм», «кубофутуризм», «эгофутуризм», «имажинизм» и т. д.), подчас весьма смутно отражающих истинную суть движения, более глубокие течения, значимые в масштабах большого времени. Данное стремление сохранилось и впоследствии. Причем в основу классификации рассматриваемых явлений разными учеными полагались разные принципы (так, например, по сей день огромное научное значение имеют типологические модели, предложенные И.П. Смирновым[42]).