В заповедной глуши

Выскочившая следом длинноногая собака припала к земле и залилась лаем. Мальчишка упал, споткнулся. Приподнялся на локте. И закричал:

— Ма-ма-аааа!!!

Неспешно вышедший следом за псом охотник прижал мальчишку в грудь ногой, оттолкнул его шарящую в воздухе тонкую руку и полоснул по горлу длинным ножом…

…Голова стояла на траве. Тут же лежала скомканная кожа — её снял другой охотник с подвешенного на суку дерева тела мальчика на пару лет помладше. Витька, который шёл следом за охотником, тащившим на плече добычу, не ожидал, что выйдет к месту встречи. Уже горел костёр, и закончивший свежевать добычу охотник сейчас нарезал мясо — с подошёдшим приятелем он коротко поздоровался всё на том же непонятном языке, но теперь до Витьки дошло всё-таки, что это английский. Тот бросил на траву тело дорезанного паренька, отставил ружьё и привязал к дереву свою собаку — рядом с собакой первого. Собаки рвались и хрипели — они чуяли Витьку. Но хозяева не могли и подумать о том, что их добыча способна не только убегать.

Пришедший вторым занялся разделкой, перебрасываясь репликами с тем, который готовил шашлык. Делились впечатлениями об охоте, конечно… Масок они не снимали, да Витьку это и не интересовало, Витька видел, что ружья разряжены. Патронташи лежали рядом.

Витька вышел из кустов и начал заряжать ружьё, стоявшее ближе — двустволку-горизонталку, всю в резьбе и гравировке. Он знал, как это делается. И всё это делал так тихо и в то же время спокойно, что убийцы-людоеды обернулись только тогда, когда хрип собак стал почти непереносимым.

Пуля попала в правое плечо тому, который готовил шашлык, и он опрокинулся на траву. Второй начал приподниматься с корточек, и Витька убил его в лицо — так, что от головы не осталось почти ничего. Потом подошёл к стонущему первому и раскроил ему череп прикладом.

Собак он не тронул. Стащил побольше хвороста, каких-то чурбаков. Безо всякой брезгливости положил на разгорающийся костёр останки двух ребят, собрав всё, что смог. И сверху завалил хворостом добавочно. Постоял, закрывая лицо рукой от страшного жара, думая, что бы сказать, но так и не придумал. И, взяв патронташ и нож, пошёл, держа перезаряженное ружьё на бедре — куда-то в сторону, сам не зная, куда.

Шел, раня ноги, обдираясь, но не останавливаясь. Не потому что боялся. Просто хотел, чтобы отстали мысли, надоедливо жужжащие в голове — по временам Витька морщился и бил себя в ухо, но мысли не отставали. Потом была серая дорога, вечер — и мягкий-мягкий асфальт…