«Такое содействие имело бы огромное образовательное влияние, с одной стороны для рабочих товарищей, с другой стороны, для не-рабочих, которые нуждаются в серьезном переучивании.
«У вас в партии имеется, например, значительное число еврейских не-рабочих элементов. Они могут стать очень ценными дрожжами, если партии удастся постепенно вырвать их из замкнутой среды, и посредством ежедневной деятельности привязать их к фабричным рабочим. Я полагаю, что такая ориентация обеспечила бы заодно более здоровую атмосферу внутри партии…
«Можно уже сейчас установить одно общее правило: член партии, который в течение трех или шести месяцев не может завоевать для партии нового рабочего, не является хорошим членом партии.
«Если мы серьезно повернемся в этом направлении, и если мы будем каждую неделю проверять практические результаты, то мы сможем предотвратить большую опасность: а именно, что интеллигенты и белые воротнички могли бы задавить рабочее меньшинство, обречь его на молчание, превратить партию в весьма интеллигентный дискуссионный клуб, но совершенно негодную для обитания в ней рабочих.
«Это правило следует подобно этому разработать для работы и рекрутирования в молодежной организации, иначе перед нами встанет опасность перевоспитания хороших молодых элементов в революционных дилетантов, а не революционных борцов».
Из этого письма видно, надеюсь, что опасность мелко-буржуазного уклона не была мною изобретена на другой день после советско-германского пакта или после раздела Польши, а выдвигалась мною настойчиво два года и более тому назад. Причем я уже тогда указывал, имея в виду главным образом «несуществующую» фракцию Эберна, что для оздоровления партийной атмосферы необходимо извлечь еврейские мелкобуржуазные элементы Нью-Йорка из привычной им консервативной среды и растворить их в действительном рабочем движении. Именно потому что письмо это (не первое в своем роде) было написано за два года до начала нынешней дискуссии, оно имеет больше доказательной силы, чем все писания вождей оппозиции насчет мотивов, побудивших меня выступить в защиту «клики Кэннона».
Склонность Шахтмана поддаваться мелкобуржуазным, особенно академическим и литературным влияниям, никогда не была для меня секретом. Во время работы комиссии д-ра Дьюи*, 14 октября 1937 г. я писал т. Кэннону, Шахтману и Новаку:
* Комиссия опровержения Московских Процессов; см. книгу «Преступления Сталина»/И-R/.
«… Я настаивал на необходимости окружить Комитет делегатами рабочих групп, чтобы создать связи между Комитетом и массами. … Товарищи Новак, Шахтман и другие выразили свое согласие со мной. Вместе мы обсуждали практические возможности для осуществления этого плана. … Но затем, несмотря на мои повторные вопросы, я никак не мог получить информации об этой проблеме, и лишь случайно я услышал, что товарищ Шахтман был против нее. Почему? Я не знаю».
Шахтман так и не объяснил причин. В своем письме я выражался с крайней осторожностью; но у меня не было ни малейшего сомнения в том, что, соглашаясь со мною на словах, Шахтман на деле опасался задеть чрезмерную политическую чувствительность временных либеральных союзников: в этом направлении Шахтман проявляет исключительную «деликатность».
15 апреля 1938 г. я писал в Нью-Йорк:
«Меня немного поражает форма гласности, которую получило письмо Истмана в „New International". Я согласен с печатанием письма, но объявлять о нем на обложке, и обходить молчанием статью Истмана в журнале „Harper's" кажется мне несколько компрометирующим для „New International". Многие люди истолкуют этот факт, как нашу готовность закрыть глаза на принципы там, где затронута дружба».
Этот упрек предшествовал на несколько месяцев появлению статьи Шахтмана и Бернама против «Отступающих интеллигентов», в частности Истмана.
1 июня 1938 г. я писал Шахтману.
«Мне трудно понять, почему вы здесь так миролюбивы, и даже дружелюбны по отношению к мистеру Юджину Лайонсу. Он, кажется, выступает на ваших банкетах. В то же самое время, он выступает на банкетах белогвардейцев».
Это письмо есть продолжение борьбы за более независимую и решительную политику по отношению к так называемым «либералам», которые, ведя борьбу против революции, хотят оставаться «друзьями дома» при пролетариате, ибо это удваивает их цену на рынке буржуазного общественного мнения.
6 октября 1938 г., почти за год до начала дискуссии, я писал о необходимости для партийной прессы решительно повернуться лицом к рабочим:
«Весьма важным, в этой связи, является отношение „Socialist Appeal". Это, несомненно, весьма хорошая марксистская газета, но это не настоящий орган политического действия. … Я пытался заинтересовать редакционную коллегию газеты в этом вопросе, но успеха не имел».
В этих словах есть оттенок жалобы. И он не случаен. Т. Шахтман, как уже упомянуто, проявляет несравненно больший интерес к отдельным литературным эпизодам давно законченной борьбы, чем к социальному составу собственной партии или читателей собственной газеты.