В защиту науки (3)

Итак, начнем с Протопопова — «психопатического болтуна, лгуна, истерика и труса», как его назвал Солженицын. Протопопов был заместителем (товарищем) председателя Думы и прекрасно выступал на заседаниях. Но когда он познакомился с Григорием Распутиным, то тот его как бы загипнотизировал. Царь также обладал обаянием, усиленным его званием. Как писал Маяковский: «Дух займёт даже если просто главный, а царь не просто всему глава, а даже двуглавный». И то, что Протопопов стал вторить всей кликушествующей команде, это было существенное изменение в его идеологии, и мы ни в коем случае не должны вменять в вину людям перемену их взглядов.

Люди меняются и меняется их мировоззрение, особенно во время революций и войн. Например, «рыцарь монархии», как его называет Солженицын, и чуть ли не единственный, кому он даёт положительную оценку, Лев Александрович Тихомиров сначала был главным теоретиком терроризма в «Народной воле», осуществившей убийство Александра II. Этот «главный организатор всех злодеяний революционеров» (из полицейской характеристики) эмигрировал и через 7 лет написал Александру III прошение о помиловании. Вернувшись, он стал глубоким теоретиком монархизма. Эту деятельность в дальнейшем, написав новое покаянное письмо 8 марта 1917 г., он сам охарактеризовал так: «Я не сделал ничего и разбит по всем пунктам». В советское время его, как одного из старейших революционеров, устроили в Комитет содействия учёным (ЦКУБУ). Он дожил до старости. Это был типичный представитель мечущейся русской интеллигенции, гениально предсказанный Достоевским.

Сам Александр Исаевич в первоначальном замысле романа о революции воспринимал революцию с марксистско-ленинских позиций. И, как мы видим, свою позицию существенно изменил.

Обратимся к другим лицам. Генерал С.С. Хабалов, по словам Солженицына, «полудремлющее бревно, бездарный, безвольный, глупый», был на самом деле одним из самых разумных наказных атаманов Уральского казачьего войска и пользовался большим авторитетом. Казаки его называли «наш черкес». Позднее он был назначен командующим войск Петроградского военного округа. Царь приказывал за один день устранить беспорядки, т. е. стрелять в народ. Но казачество в это время уже отказывалось стрелять в народ. Солженицын сетует о том, что не позвали на помощь юнкеров. Да, Хабалов не приказал выйти на борьбу учащимся военных училищ (спасибо Сергею Семёновичу, мой дядя как раз заканчивал Михайловский артиллерийский кадетский корпус).

Солженицын упрекает юнкеров, ставя им в пример испанцев. Что это за нынешняя манера за примером обращаться к Западу? Ведь в конце октября русские юнкера вышли на бой и были убиты. А. Вертинский в известной песне спрашивает: «Кто послал их на смерть недрожащей рукой?». И у Солженицына рука не дрожала, когда он это писал. Наоборот, в его эссе это самый эмоциональный абзац. Приведу его. «Молодёжь из военных училищ? — её не позвали на помощь… — но, заметим, училища и не ринулись сами, как бессмертный толедский Альказар 1936 г. В феврале 1917 никто у нас не пытался устроить русский Альказар. ни в каком училище. В Николаевском — было движение, но не развилось».

К кому обращен этот призыв? Кто-нибудь знает, что такое «толедский Альказар»? Да, знают те, кто праздновал в 2006 г. 70-летие Альказара — юбилей восстания в Толедо курсантов военного училища, размещавшегося в древнем замке Альказар, в котором в борьбе с правительством Испании погибли мальчики, выступившие на стороне национал-патриота генерала Франко, поднявшего мятеж при поддержке Гитлера и Муссолини. Так что ясно, кто может откликнуться на призыв «устроить русский Аль-казар». «Устроят», а потом сам же Солженицын или его потомки будут горько жалеть, как это часто бывает.

Далее Солженицын пишет: «…агитаторы камнями и угрозами насильственно гнали в забастовку рабочих оборонных заводов — …но ни один… не расстрелян». Напрасные упрёки: если бы таковые «агитаторы с камнями» нашлись, то охрана оборонных заводов, безусловно, стала бы в них стрелять.

Теперь о Николае II. Характер человека более рельефно проявляется в сложных для него ситуациях. У меня с детства вырисовался образ царя Николая II по рассказам близкого друга нашей семьи — дяди Саши, сына лейб-медика двора Льва Васильевича Попова. Тот провёл целый месяц у постели Николая, когда он был тяжело болен воспалением легких в Крыму, и вылечил его. Этот же образ поддерживался рассказами Александра Федоровича Керенского о царе в то время, когда царь и его семья были арестованы. Александр Федорович был просто очарован царём. «Слабый царь, он предал нас», — утверждает Солженицын. Кого это «нас»? И неверно: он не был слабым, он не подчинялся царице и Распутину, а твердо верил в своё завещанное ему от отца предназначение быть самодержцем, а царица, как всякая жена, лишь поддерживала в нём это твёрдое убеждение.