В завоеваниях рожденные

Анжа ли надеялась пересечь ледяные равнины с помощью своего умения приспосабливаться. Когда у нее кончилась еда, она охотилась. Устав от долгого пути, она разбивала лагерь, чтобы набраться сил для дальнейшей дороги. Но таилась и опасность: день отдыха — это слишком много. Этот холод уносил с собой тепло, убаюкивая усталого путника, и впереди маячил Долгий Сон — так местные жители называли смерть. Но нестись вперед без остановок в течение полугода было невозможно. Твердость духа начинала подменять собой физическую выносливость, но даже целеустремленность могла исчерпать себя. Она выбрала нечто среднее: передвигалась как можно быстрее, пока чувствовала в себе силы, но и не отказывала себе в непродолжительном отдыхе. Ее учителя в Академии одобрили такую тактику, они считали также, что злейшим врагом будет не холод, а тоска.

День за днем — крайне редко возникал просвет в туманной завесе. Бледно-серые краски сменялись темно-серыми, и так — по кругу. Продолжался день Дерлета…

Иногда ей снилась смерть — та принесла бы с собой тепло. Просыпаясь в такие ночи, она больше не ложилась: чинила одежду из шкур, чистила охотничье снаряжение.

И была наедине со своими мыслями — этого не случалось уже двадцать лет.

«Самое главное, — говорила она себе, — что я получила временный статус Имперского посла. Я буду служить Империи, как никто. Люди, которым я служу, не забудут меня — даже если этого захочет Совет Справедливости».

В долгие дни бесконечной беспросветности она не задавала себе вопросов — счастлива ли она, довольна ли тем, что делает. Она научилась не заглядывать в глубины своей души, чтобы не извлекать оттуда боль, которая даже после всех этих лет затаилась в ее подсознании.

«Я существую, — повторяла Анжа, — я хочу служить, стать офицером. И это самое главное. И только об этом я должна помнить».

Но сны ее твердили обратное, как будто это бессловесное пространство блеклых ледяных равнин становилось холстом, на котором ее душа готова была писать свои картины. Окруженная льдом в течение всего дня, она была не в силах прогнать невнятные образы, которые врывались в ее засыпающий ум, напоминая о долго подавляемых страстях, которые уже не могли мирно спать в ее душе. Это были чисто человеческие желания, в удовлетворении которых она слишком долго себе отказывала, видя в этом необходимость и обещая взять свое в будущем. Она научилась играть сама с собой: ациа не любят кровь — она не даст выхода своей кровожадности; ациа так страстно не стремятся к сексуальным удовольствиям — она постарается направить свою чувственную энергию в другое русло… «Я — ациа», — повторяла Анжа и заставляла себя соответствовать этому званию невзирая на ту боль, которую ей несли сны. Придет время — она будет делать, что захочет. Но не сейчас. И сны были единственным выходом для ее чувств в этом мире, где сдержанность — неотъемлемая черта нации. Но даже эти видения начинали гаснуть перед лицом вечной серой тишины Дерлета. И наступил день, когда она уже безуспешно пыталась припомнить ночные кошмары, чтобы хоть чем-то заполнить однообразие. Но и сны, как и все остальное, превратились в эту безликую тьму. И образы исчезли, и только серая тоска Дерлета утверждала свое владычество.

Анжа страдала от мороза, но он не замедлял ее продвижение. Ациа смогут восстановить функционирование обмороженных участков, если она выживет. Что касается охоты, то телепатия облегчила эту задачу неимоверно. Иногда она пронзала свою жертву острием копья, но часто ее мысленные лучи безуспешно искали признаки хоть какой-то жизни.

«В конце концов, — думала Анжа, — если будет не на кого охотиться, я не буду тратить на это время и силы».

Дни становились короче. Хотя она продолжала считать, их число было чисто условным: этот зимний бесконечный день становился более реальным, занесенный в ее календарь. Скоро задуют ветра, и снежные бури замедлят ее продвижение. Если она не достигнет дальних гор до их начала, возможно, она никогда не доберется до скал.

Странно, но перед лицом смертельной опасности Анжа мечтала о любви. Эта мысль была непонятной, чужеродной: все воспоминания о человеческой привязанности, связанные с ее детскими годами, были наглухо заколочены в ее душе после выхода из ментальной комы. И ее дальнейшая жизнь, наполненная презрением сокурсников и неутомимой ненавистью Совета Справедливости, вряд ли располагала к проявлению нежных чувств. Но в своих снах она видела себя в объятиях мужчины, отмеченного тем же знаком, что и она, — кроваво-красными волосами неизвестной расы. И он шептал ей: «Я знаю, что ты перед лицом неизвестного и, возможно, ужасного будущего. Я знаю, что ты больше привыкла к ненависти, чем к уважению, тебя воспитывали так, чтобы ты забыла о человеческой нежности. Но теперь знай и помни, когда боль станет невыносимой: ты очень нужна одному человеку, который назовет тебя «митече». Ты знаешь мой язык. Ты знаешь значение этого слова». Она хотела обнять его, но неожиданно проснулась в холодной темноте, чувствуя запах смерти.

Кисуну.