Он пиходит в себя от холода на щеке и открывает глаза.
Перед ними колышутся белые чаши цветов на высоких стеблях, и сердце Варламова ноет, где-то уже видел их. Цветы растут среди бледно-зелёной травы, щекой в ней и лежит Варламов. За травой маячит тёмная гладь.
– Ну что, Евгений? – слышит он знакомый голос. – Как американская жизнь?
Варламов скашивает глаза – голову не в силах поднять – и видит Сирина. Тот в камуфляже, сидит на берегу и покусывает травинку.
– Хреново, – вяло отзывается Варламов. Но вдруг соображает и вскидывается: – Я что, тоже умер?
– Пока нет, – хмыкает Сирин. – Но вполне можешь. Если быстро не свалишь отсюда, то возвращаться будет просто некуда. Пока здесь ловишь кайф, твоё бренное тело разорвут на кусочки.
– Ты вроде был в другом месте, – вспоминает Варламов. – Когда говорили по телефону.
Сирин вздыхает:
– Попы это мытарствами называют. Вот не думал, что в чём-то правы окажутся. Хотя всё равно много наврали.
– Послушай… – начинает было Варламов, но Сирин глядит на него с такой тоской, что сразу умолкает.
– Слушай, Евгений! Я что, неясно выразился? Вали обратно. Рано тебе сюда, понимаешь. Не думай, что тут тишь да божья благодать. Здесь… – По лицу Сирина проходит судорога, и он закрывает рот.
Белый цветок покачивается перед Варламовым, и того пронзает ледяной озноб: вспоминает белое лицо Джанет.
– Ты прав, – с трудом говорит он. – Но как?..
И умолкает.
Белые цветы кружатся в вихре. Тошнота скручивает тело. Варламов чувствует, что падает сквозь пустоту, и едва не захлёбывается от нестерпимой горечи, его выворачивает наизнанку…