В зеркалах

Их пропустили, и они вошли под своды арки, за которой было поле. Вверху ряды искусственных факелов озаряли химическим светом изображения ранних христиан, молящихся в римских катакомбах. Толпа растекалась по ярко освещенным коридорам, любовалась остроумными украшениями, ее радостное возбуждение росло. Подростки подпрыгивали, изображая, будто хотят сорвать факелы, мужчины хлопали друг друга по спинам. С внезапным оглушительным БЛАМ, джазовым шагом, Арт Магоффин и его «Рэгмоффины» вклинились в толпу, благодушно раздвигая ее перед собой. Раз-два, раз-два, БЛАМ — они играли «Это много», пританцовывая в своих канотье и полосатых жилетах, а за ними следовала ватага подростков, стучавших по стенам бамбуковыми палками. Их музыка отдавалась в бетонной полости красными и синими взрывами, оглоушивая Рейнхарта и его компанию.

Рейнхарт путался в толстых пульсирующих прядях, он привалился к стене, исступленно отдирая их от себя. Богданович побледнел, забормотал и полез в карман за черными очками. Марвин смотрел с ужасом, разинув рот, черноволосая девица завопила.

— Господи, — сказал Рейнхарт.

— Смотрите, смотрите, — закричал Марвин, — черт возьми, посмотрите, Рейнхарт! Смотрите, как они это делают? Как?

— Да, — вяло отозвался Рейнхарт, — а неплохо, а?

— Это просто оркестр, — объяснил Ирвинг. — Они наняли музыкантов.

Они двигались вдоль бетонной стены, — радостная толпа, сомкнувшись, обгоняла их.

— Ух ты, — сказал Богданович, — красно-бело-синие дела. — Он передернулся и снял очки.

По другую сторону арки вздымался неизмеримый купол света, из которого словно бы маленькие смерчи снега непрерывно опускались на пронзительно-зеленую траву. На обоих концах поля торчали белые крестообразные флагштоки, окруженные цветниками из красных роз, а в центре, у края, стояла незатейливая эстрада. Позади нее виднелось что-то вроде брезентового циркового шатра. Перед эстрадой на вращающихся лопастях, скрепленных в виде креста, были установлены газовые горелки.

— Как бы нам забраться наверх? — спросил Марвин, глядя на факелы в вышине. — Нам надо туда.

— Ну, — сказал Ирвинг, — я бы так высоко сидеть не хотел.

— Понятно, — сказал Богданович, — но ведь это мы, а не вы. И мы любим сидеть, где высоко.

— Верно, — сказал Марвин.

Брюнетка угрюмо кивнула.

— Прекрасно, — сказал Рейнхарт. — В сомнительных местах испускайте одобрительные крики как можно громче.

— Само собой разумеется, — сказал Богданович, и Марвин с брюнеткой направились следом за ним к лестнице.

Ирвинг и Рейнхарт пересекли поле и прошли через лабиринт сетчатых оград, окружавших скопления накрытых столиков.

— Поглядите-ка на траву, — сказал Рейнхарт. — Это же настоящая трава.

В дальнем конце поля оркестр в форме континентальной армии играл «Сплотимся под знаменем нашим, ребята»[105].

— И розы, — сказал Ирвинг.

Рейнхарт, стараясь не глядеть на трибуны, показал свой пропуск охраннику перед эстрадой, поднялся на нее и направился ко входу в шатер.

— А мы опоздали, — сказал Ирвинг.

— Да, — сказал Рейнхарт.

— Пожалуй, я займусь звуком.

Ирвинг подошел к краю эстрады и посмотрел вверх, на прожекторы. Рейнхарт сделал жест, словно поправляя галстук, и вошел в шатер.

Трава под брезентом была не такого цвета, как на поле; земля здесь была влажной и скверно пахла. В траве были вытоптаны грязные тропинки. Рейнхарту вдруг все это напомнило какое-то совсем другое место. Он сорвал одуванчик, а когда выпрямился, под его веками пробежали разноцветные вспышки. Он уставился сквозь них на седого старца, который глядел на него с насмешливым добродушием.

«Что еще?» — подумал он.

Снаружи раздавался оглушительный шум, округленный нарастающий звук, который рябил брезентовые стены. Рейнхарт смотрел на старика и старался вспомнить, где было это другое место.

— Кафе «Мятежник», — сказал Рейнхарт.

— Кафе «Мятежник»? — вежливо переспросил сенатор Арчи Райс. — Вы, по-видимому, немало времени провели в этом кафе. Или там виски разбавляют десять к одному?

На складном столе посреди шатра стояла бутылка с готовым коктейлем «Олд-фэшнд»[106]. Рейнхарт подошел и стал смотреть, как свет керосинового фонаря просачивается сквозь жидкость, отбрасывая волнистые тени на стопки бумаги рядом с бутылкой. От шума снаружи стены и потолок надувались огромными противными пузырями текучего брезента. Рейнхарт потрогал пальцами грудь и ничего не почувствовал. Он смотрел на бутылку.

— Рейнхарт! — позвал чей-то голос.

Кто это крикнул «Рейнхарт»? Он повернулся на звук и в его исходной точке увидел Бингемона и Кинга Уолью, которые смотрели на него.

— Поди-ка сюда, приятель, — сказал Бингемон.

Мистер Бингемон — это зрелище, подумал Рейнхарт. Лицо Бингемона было красным и черным — красные блики, черные тени. Зубы выглядели весьма функционально. Злой король Плохих Бобров.

— Какого черта, дружок? — ласково спросил мистер Бингемон. — Вы же не пьяны, а?

— Нет, — сказал Рейнхарт. — Я не пьян. Вот увидите.

Мистер Бингемон замигал, уставился на него и расхохотался.