В зеркалах

— Во вторник, — повторил Бингемон. — Приходите во вторник, в три часа. Для начала я думаю дать вам ночную музыкальную передачу — она идет в три часа. Вам надо записать ее во вторник вечером. С известиями, конечно.

— Хорошо, — сказал Рейнхарт, — во вторник, в три.

— Жалованье ваше, о котором вы из вежливости не спросили, будет девяносто долларов в неделю. Вначале я много не плачу, Рейнхарт; я не считаю это правильным. Однако я считаю, что за качество надо платить в любом деле, а потому обещаю вам сразу: вы будете получать гораздо больше, если мы поладим.

— Прекрасно, — сказал Рейнхарт, снова повернувшись к двери.

— Как вы отнесетесь к авансу?

— О, — сказал Рейнхарт, — хорошо.

— Банки, конечно, закрыты, и мои кассиры уже ушли. Не сочтете за обиду, если я вам заплачу из своего кармана? — Из простой жестяной коробки на столе он вынул пять двадцатидолларовых бумажек и вложил их в руку Рейнхарта. — Черт побери, ведь все равно им больше неоткуда взяться. Я рассматриваю это символически: каждый, кто у меня работает, так или иначе должен поддерживать со мной личные отношения. Я не верю в безличную организацию дела. Особенно такого, как у нас.

Рейнхарт положил деньги в бумажник и еще раз пожал Бингемону руку.

— Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Бингемон, — сказал он.

— А мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Рейнхарт, — ответил Бингемон без малейшей иронии.

Рейнхарт прошел мимо женщин, сидевших над письмами, и стал спускаться по длинному маршу черной лестницы. Один раз ему пришлось остановиться, чтобы приноровить шаг к расположению и числу ступенек — их что-то слишком много оказалось в слишком узкой лестничной клетке. Очутившись на улице, он обнаружил, что очень плохо переносит солнце.

Поесть нужно, подумал он, степенно шагая по Бейсин-стрит. Если удастся поесть и удержать пищу в желудке, то несколько стаканов пива выведут его из пике. Он вспомнил, что в бумажнике у него сто долларов.

Рыбный ресторан в Ибервилле был заполнен туристами, выглядевшими так, будто они явились прямо из церкви; Рейнхарт непринужденно вошел и заказал у стойки тарелку креветок и литровую бутылку пива. Он расплатился двадцатидолларовой бумажкой и следил зачарованным взглядом, как бармен отсчитывает сдачу.

Откуда-то из области пикирования и красных огней слышались напыщенные интонации и вкрадчивые переливы голоса, которые звучали на его сегодняшней пленке. Не было нужды прослушивать именно эту запись, подумал Рейнхарт, он достаточно часто слышал себя раньше. Правда, не в такой роли. Нет. Нелегкая роль для жаркого воскресного утра.

Новый Рейнхарт, подумал он, прекрасный новый Рейнхарт со здоровой конституционной основой. Он мысленно оценил этого нового Рейнхарта, его поставленную дикцию, его спокойные, хорошие манеры, его остроносые туфли и костюм.

А почему бы и нет?

«Вот, — обратился он к себе. — Ты слышишь такое, читаешь такое и удивляешься, кто мог такое нагородить. Теперь ты знаешь».

«Где ты этому научился?» — спросил он себя новым рейнхартовским голосом.

«А, да это очень просто. Это будничное дело. У меня много будничных дел, и это одно из них».

«Подожди, — настаивал голос. — Все-таки надо отдать тебе должное. Ты погрузился туда и превратил неблагородный металл жизни в золото. Это ты написал. Ты».

«Ну, — ответил Рейнхарт, допивая пиво, — это инстинктивно делается. У людей это сидит в голове, и когда они подключаются, с тобой делается так, что ты можешь подать им требуемое. Ты отмечаешь, что это все в самом деле — новости. Это в самом деле произошло».

«Ну да. Но в самом деле это не так».

«Что значит „не так“? Это ведь произошло? Если ты хочешь, чтоб это было так, значит, так оно и есть».

«Но ты же понимаешь. Ты что, совсем не чувствуешь ответственности?»

«Перед чем ответственности? Перед тобой? Чего ты стоишь, дырявый мешочек добродетели и остроумия? Если думаешь, что я поганю твой мир, пойди самосожгись».

«Вот и слетело с тебя все твое хладнокровие, видишь? Ты полон злобы, потому что ты такой подлец».

«Каким я вошел туда подлецом, таким же и вышел, только с денежкой и кушаю креветок».

«Креветок любишь, да?»

«Люблю креветок. Всегда любил креветок. В чем дело — находишь это пошлым? Это что, предательство духа или еще чего, мой ноющий толстячок души? Тебя это колышет?»

«Ага! Ага! Чувствуешь все-таки! Чувствуешь, что предал. Честь?..»

«Я тебя умоляю!»

«Ладно, не честь. Свое мировосприятие — годится? Свой интеллект».

«Можешь взять мое мировосприятие, мой интеллект и засунуть…»

«Все, хорош! Довольно! Если замолчишь, угощу тебя стаканчиком».

«Идет».

Голосом с магнитофонной ленты Рейнхарт обратился к бармену.

— Простите, — произнес он, — будьте так любезны — двойную порцию «Джима Бима».

Бармен грустно улыбнулся.

— На улице, — сказал он, — такая жара. А вы еще крепкого хотите выпить — это после пива-то и креветок. Мне подумать об этом — и то было бы тошно.

— А вы знаете, — ответил Рейнхарт, — что последние семь лет я провел на Фернандо-По у западного побережья Африки?