В зеркалах воспоминаний

Мы сидели за длинным столом, а неподалёку стоял письменный стол, на котором были часы в виде штурвала и большой стакан с разными ручками и карандашами. Я спрашиваю:

– Какой, Леонид Ильич?

Он же демократ, говорит: «Любой».

Я принес ему ручку, сел на место. И он, почему-то закрывшись от Громыко, начал писать. А Громыко всё пытался заглянуть через руку – волновался: мало ли что генеральный напишет дружественному народу. Пономарев же очень недовольно смотрел на меня – мол, зачем ты это устроил?

Наконец Брежнев кончил писать, удовлетворенно поставил точку, передал фотографию Самантару. Самантар тут же отдал ее мне, чтобы я перевел. А там написано: «Леонид Брежнев». Он просто тщательно вывел свое имя. Вскоре отношения с Сомали действительно разладились, сомалийцы пошли своей дорогой, а наши связи с Эфиопией начали энергично развиваться.

Алексей Николаевич Косыгин

Профессия переводчика несколько раз сводила меня с председателем Совета министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным, которого мне доводилось и сопровождать в его зарубежных поездках, и видеть на встречах с иностранными гостями в Москве. Его беседы всегда были конкретными и деловыми. Он умел говорить очень убедительно, докапываясь до самой сути, что особенно привлекало к нему. Такая дотошность порой ставила в тупик меня, переводчика.

Вспоминаю курьёз, случившийся на выставке швейного оборудования. Он все-таки текстильный инженер, Косыгин. На итальянской фирме «Римольди», где были выставлены всевозможные швейные машины, Алексей Николаевич очень внимательно смотрел все экспонаты и вдруг обнаружил какую-то необычную новую модель, по-итальянски называется «талья кучи» – «режет и шьет» буквально. Алексей Николаевич задал стендисту профессиональный вопрос – какая скорость? Разволновавшийся итальянец ответил почему-то на диалекте. Это был, наверное, ломбардский диалект. Вместо того чтобы сказать «дуо мелио медзо» – «две с половиной тысячи», он произнёс на диалекте дю мюле мез. И я не понял, я не знал диалектов. (Кстати, у меня в моей практике было несколько таких эпизодов. Диалектов мы не учили, и однажды, переводя фильм, я вдруг услышал, что идет текст на диалекте, и пока я разобрался, что к чему, зал – к стыду моему – начал кричать: «Перевод! Халтура!»). Вот и здесь я не понял, что ответил специалист. Косыгин с удивлением смотрит на меня – какая же все-таки скорость? И тогда я взмолился: «Итальяно пьяно, пожалуйста» – «По-итальянски, пожалуйста». Он взмахнул рукой и сказал – «две с половиной тысячи». Я удовлетворил любопытство премьера.

О Косыгине люди, знающие его, говорят, что это был сложный персонаж. 16 лет он занимал пост председателя Совета министров СССР, что является рекордом пребывания в этой должности. Мои друзья, досконально изучившие экономическую политику Косыгина, считают, что, если бы была проведена косыгинская реформа, она надолго отодвинула бы падение и крах Советского Союза. К сожалению, в верхах никто всерьез реформу не воспринял, и страна продолжала катиться по наклонной плоскости. Кончилось всё тем, чем кончилось.

Николай Викторович Подгорный

Наверное, третий по значению, но не по интересу персонаж в этом списке вождей – Николай Викторович Подгорный, председатель Президиума Верховного Совета СССР. С ним я ездил с официальным визитом в Сомали.

Надо сказать, что обычно в людях, которых я сопровождал, я старался находить какие-то черты, которые помогали бы в общении. К сожалению, моя вина, у Николая Викторовича Подгорного я не нашел ничего. Это был мрачноватый надутый человек. Когда шли советско-сомалийские переговоры, он довольно бегло руководствовался памяткой, которую мы подготовили. И переговоры шли официально так, как должны были идти.

Во второй день приезда был назначен официальный прием в честь высокого советского гостя. В новом президентском дворце были распахнуты двери. Небольшая мраморная лестница, площадка, и на площадке стоят Сиад Барре с адъютантом, Подгорный и я как переводчик рядом с Подгорным. Вот проходит толпа гостей, Барре с Подгоргым всех приветствуют, здороваются. Но в какой-то момент этот людской поток спал, и они остались одни. Подгорный понимал, что он должен что-то сказать, поговорить с президентом. А поговорить не о чем, памятки нет. И если бы я с каким-то пиететом, с симпатией к нему относился, я бы ему просто сказал: «Николай Викторович, спросите, какой у них урожай бананов или еще что-то». Ну, для разговора. Но я молчал. И тут Подгорный загасил папиросу, бросил окурок на мраморный пол, взял меня под руку, подвел к Сиаду Барре и сказал:

– Алексей, вы спросите у него…

Сиад Барре сделал очень внимательное лицо, приготовившись слушать. И я вижу, что вопрос не готов, он ищет этот вопрос. А я не подсказываю.

– Спросите, у них евреи есть? – неожиданно сказал Подгорный.

Барре не был готов к такому вопросу. Но, правда, он решил, что сейчас начинается серьезный разговор на ближневосточную тему, поэтому ответил очень аккуратно и правду:

– Есть, товарищ президент, но мало.

Подгорный удовлетворенно крякнул и сказал:

– Это хорошо.