В зеркалах воспоминаний

Вспоминаю еще один эпизод из наших переделкинских встреч. В центре беседы – Лев Копелев, фронтовик, друг Солженицына и прототип одного из главных персонажей его романа «В круге первом». Сразу после окончания войны он десять лет отсидел в ГУЛАГе «за пропаганду буржуазного гуманизма» и якобы сочувствие к врагу. В середине 1970-х Копелев опубликовал за рубежом автобиографический роман-трилогию «Хранить вечно», в котором передал страшный опыт лагеря, тюрьмы и «шарашки», с любовью и юмором описал своих товарищей по заключению. В Советском Союзе роман будет напечатан лишь в 1990-м, а за десять лет до этого его автор был лишен советского гражданства. Но при всём при этом он оставался неисправимым оптимистом.

И вот мы сидим на даче, говорим о культуре, о книжных новинках, о театре.

– Слышал, у вас новые спектакли в театре Сатиры? – обращается Лев Зиновьевич к Плучеку, главному режиссеру этого театра. – Я бы с удовольствием сходил, если пригласите.

– Нет проблем, я вам оставлю билет. На какое имя оставить, чтобы не создавать вам неприятностей?

И Галя очень хорошо подсказала:

– А вы напишите: «Хранить вечно» – и всё.

Грузинский Сократ

Мераба Мамардашвили уже при жизни называли «грузинским Сократом». Самое «сократичное» заключалось в том, что он почти ничего не писал – он говорил, свои лекции называл «беседами» и выступал в самых разных местах: в университетах Москвы, Тбилиси, Ростова-на-Дону, Риги, зарубежных стран, в научных кругах.

Мне доводилось не раз бывать на лекциях Мамардашвили. Он приезжал в Московский университет, и попасть в ту аудиторию, где он читал лекцию о Канте, например, было невозможно. Какое-то время он преподавал во ВГИКе – и там на его лекции сбегались со всех курсов. И так было всюду.

Ещё со времён учёбы в университете его интересовала проблема «человек и человеческое сознание»; природа мышления – сквозная тема его философии. Как и многие философы со времён Аристотеля, Мамардашвили видел смысл жизни в самореализации, в том, чтобы «исполниться в качестве Человека». На его лекциях всегда были включены диктофоны, студенты записывали его беседы. Если бы не наш общий друг Юра Сенокосов, который ставил перед ним записывающий аппарат и потом не превращал эти записи в книги, от Мераба не осталось бы ничего. Слава богу, сейчас есть с десяток книг Мамардашвили. Самые знаменитые из них – о Марселе Прусте, Рене Декарте, Иммануиле Канте – опубликованы лишь после распада СССР.

Его вклад в перестройку был огромен, но отношения с властями были не очень простые. Хотя в своё время он работал в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма», по служебным командировкам ездил в Италию, ФРГ, ГДР, на Кипр, в Париж, на несколько лет он стал «невыездным».

Мераб был полиглот, с детства свободно говорил на грузинском, русском и английском языках, а впоследствии самостоятельно овладел немецким, французским, итальянским и испанским, мог изъясняться по-гречески и по-чешски. Однажды, я помню, мы с Борей ехали из Пицунды в Москву через Тбилиси. Позвонили Мерабу, он буквально приказал: «Ребята, приезжайте! Мы с сестрой смотрим суд над угонщиками самолета». – «По-русски?». – «По-грузински, но я вам переведу». Мы приехали и почти все заседание посмотрели в переводе и с блистательными комментариями Мераба Мамардашвили.

Я был последним человеком, который видел его живым. Он прилетел из Парижа с какой-то лекции. Я встретил его в Шереметьево и повез во Внуково, где он должен был сесть на самолет в Тбилиси. Он был оживлён, по дороге рассказывал про свою поездку, про Париж, про встречи, которые там были, говорил о своих планах. Во Внуково мы распрощались, а дома по «голосам» я услышал, что в терминале аэропорта «Внуково» в зале ожидания внезапно от сердечного приступа умер М. К. Мамардашвили.

Дрозд подмосковный