— Я ведь не пытаюсь скомпрометировать вас,— сказал Рейни.— Просто... вы единственный человек из тех, кого я знаю, кто как-то соприкасается со всем этим. Кроме вас, мне некого спросить.
— Если бы мне некого было спросить, кроме Рейнхарта, я бы удавилась,— сказала брюнетка.— Не знаю почему, но это так.
Рейни, хмурясь, смотрел, как они по очереди затягивались сигаретой. В ванной Марвин запел «Поплывем в Венесуэлу».
— Я вас не понимаю, Рейнхарт. Я постоянно слышу по радио ваш голос — слышу его все время там, где я работаю. Чем они вас прельстили? Почему вы работаете именно у них? Вы могли бы заняться чем-то другим.
— Правильно,— сказала брюнетка.— От этого ты отпереться не можешь, Рейнхарт. Почему ты работаешь на этих подлых ублюдков?
— Мои наниматели вовсе не подлые ублюдки,— сказал Рейнхарт.— Они принадлежат к числу Самых Видных Наших Граждан. Правда, когда их раздразнят, они бывают страшноваты...
— Они всегда страшны,— сказала брюнетка.— Недочеловеки и сифилитики.
— Ты выражаешься языком экстремистов,— сказал Рейнхарт.— Ты не объемлешь Картины В Целом. Не один Рейни предается меланхолической интроспекции. Говоря как работник радио, я должен заметить, что в народных сердцах и умах царит глубочайшее смятение. Таковые сердца и умы нуждаются в успокоении. Необычные времена требуют необычных средств.
Он затянулся и передал сигарету с марихуаной брюнетке.
— Положитесь на меня! Положитесь на своего Рейнхарта.
— Не будь подлым ублюдком,— сказала брюнетка.
— Моя совесть чиста,— сказал Рейнхарт.— Как обглоданная кость. Рейни смотрел на него, часто мигая.
В комнату вошел Марвин, завернувшись в полотенце — сувенир из Майами.
— По-моему, это великолепно,— сказал он им,— Здорово! Чистейшая экзистенциалистская аморальность на практике. Садизм в том смысле, в каком его понимал маркиз де Сад. Рейнхарт великолепен! Рейнхарт — герой! — Марвин накинул на себя полотенце на манер цицероновой тоги.—Ты героичен, Рейнхарт. У тебя масштабы героя.
— Я обращаюсь к встревоженным сердцам.— Рейнхарт зашевелил пальцами, словно играя на невидимой арфе.— Я приношу музыку.
— Рейнхарт страдает,— объяснил Марвин.
— Ну что вы!—сказал Рейнхарт скромно.— Ах, право!
— Что с вами произошло, Рейнхарт?—спросил Рейни.
— Рейни,— сказал Рейнхарт,— неужели вы так по-детски глупы, что не видите, когда перед вами сволочь?
— Нет, сволочь я сумею узнать. Но я не верю, что вы настолько сволочь, что у вас... что у вас не осталось человечности. Не знаю почему.— Он оглянулся, словно ища, куда бы сбежать.— Если бы я так думал, я не попросил бы у вас помощи. Насколько я могу судить, только вы могли бы сказать мне то, что мне нужно узнать.
— И что же это?— спросил Рейнхарт.
— Тьфу ты, черт,— сказал Рейни.— Я говорю о том, что сейчас происходит.
Марвин развалился на диване, задрапированный в свое пестрое полотенце.
— Кто-нибудь непременно задает этот вопрос,— сказал он.
— Черт,— сказала брюнетка.— Я не знаю, что сейчас происходит. И плевать на это.
— У Рейни богатырское чутье,— сказал Рейнхарт.— И он верит в меня. Я скажу ему, что сейчас происходит... Все важные изменения уже произошли. Все находится в таком состоянии, в каком и должно находиться. Ситуация развивается нормально.
— Ха!—сказал Марвин.— Радио нас всегда кормит вот такими пустопорожними утешениями.
— А происходит то,— сказал Рейнхарт,— что дела принимают холодный оборот... Одно за другим порождения теплого климата будут падать мертвыми с крепко сжатыми, окоченевшими веками. Порождения холода будут обильно размножаться. Воздух станет разреженным, и дышать будет все труднее.
— Здорово,— сказал Марвин. Брюнетка скрестила руки на груди.
— Я порождение теплого климата,— сказала она грустно.— Я умру.
— Рейнхарт, ради бога!—сказал Рейни. Он закрыл глаза.— Этот холод, Рейнхарт, разве он вас не тревожит?
— Я — дед-мороз, деточка. Самый настоящий.
— Какой же вы дурак,— сказал Рейни с тоскливой улыбкой, показывая полоску розовых десен над слегка торчащими зубами.— Неужели вы все время остаетесь холодным?— Он встал и подошел к Рейнхарту. Остальные следили за ним мутными глазами.— Как это дешево!
Рейнхарт с веселой улыбкой поднял на него взгляд.
— Вы правда настоящий дед-мороз, мистер Рейнхарт?— спросил Рейни.
— Я дурак,— сообщил ему Рейнхарт.— И я правда настоящий дед-мороз. Вам требуются личные отношения со мной? Ищете заклятого врага?—Он оглядел комнату.— Рейни готовится нанести удар по вертограду там, где зреют гроздья гнева,— объявил он.
Все закивали.
Подбородок Рейни дернулся к плечу. Он подошел к стулу и остановился, вцепившись крупными пальцами в виниловую спинку.
— Ну,— сказал Рейнхарт,— не ограничивайтесь этим. Вы же глас христианина, свидетельствующий в этой трясине уныния.
— Вы злой дурак,— сказал Рейни.— Это так дешево... от всего отмахиваться... эти сарказмы... Так дешево.
— Дешево?—сказал Рейнхарт.— Во всяком случае, я лучше вас.
Вы нытик. У вас лицо нытика. Разрешите кое-что вам сказать, нытик. Я не дурак, как может без труда увидеть любой дурак. И я даже не злой... Я просто алкоголик.