В зеркале голубого Дуная

Мне приходилось слышать, что К. Штайнхардт охотно и умело шефствует над молодежью. Теперь представилась возможность наблюдать самому, как он беседовал с молодым коммунистом, только что принятым в партию. Листая журнал, любезно предложенный хозяином, я слышал через открытую дверь каждое слово.

Беседовали двое, на первый взгляд совсем не похожих людей. Один — седой, как лунь, восьмидесятипятилетний, прошедший школу революции, войны, подполья, в старомодной поношенной куртке, в довоенных тупоносых штиблетах на крючках. Другой — совсем желторотый, с ровным ежиком волос на голове, в модных черно-белых полуботинках и в пестрой рубашке навыпуск. Внешне их роднили только глаза — у обоих взгляд был прямой, смелый, честный.

— Это ничего, ровно ничего не значит, — густо гудел старик. — Надо иметь выдержку. Для коммуниста выдержка — обязательное качество.

— Но ведь в цехе сорок социалистов, а нас пятеро. Не собрать нам голоса. Тут простая арифметика.

— Арифметика? Нет, тут, брат, высшая математика. Знаешь, сколько было коммунистов в России, когда они начинали революцию? Горстка, просто горстка по сравнению со всей массой народа. Но народ пошел за ними, и они вместе с народом победили. Так и у вас в цехе. У вас ведь больше ста человек, так? В душе многие беспартийные на вашей стороне, потому что вы, пятеро, наиболее честно защищаете их интересы. Будете хорошо работать с людьми, Фракция профсоюзного единства[178] обязательно получит место в производственном совете вашего завода. Союзников у вас много. Нужно только найти дорогу к их сердцу.

— Ищем, товарищ Штайнхардт, но это очень трудно. Многие боятся потерять работу, поэтому замыкаются, стараются держаться подальше от политики. Часто наши слова падают, как искры в воду, пропадают зря.

— Нет, малыш, ваши слова не пропадают. И дело тут не в ваших ораторских способностях — какие вы ораторы! Мы несем людям великие идеи. Они непобедимы потому, что верны. Так говорил Ленин.

Я видел, как Штайнхардт дал парню с собой какую-то толстую книгу. Может быть, это был Ленин. Потом он проводил парнишку до дверей, тепло, по-отцовски обнял за плечи. Что-то еще говорил на прощание. Бас гудел на лестнице то сердито, то совсем ласково.

Проводив своего подшефного, Карл Штайнхардт вернулся ко мне. Начал рассказывать, как трудно приходится рабочим, когда в производственных советах сидят одни ставленники правых лидеров СПА. На заводе, где работает его молодой «крестник», дело доходит до подлости — самых активных увольняют, понижают в должности. Нужно обязательно, чтобы в производственный совет вошли представители Фракции профсоюзного единства.

Штайнхардт негодовал:

— Вот она, их «демократия»! Ведь больше всего эти правые лидеры толкуют о том, что они в отличие от «головорезов-коммунистов» стоят за «чистую демократию». А сами при малейшей возможности выступают диктаторами и узурпаторами. Хуже самих капиталистов, право! И гораздо опаснее. Сволочи, одним словом. Ну, ничего, скоро они на этом потеряют все. Вот увидите. Все!

Через месяц Карл Штайнхардт сам позвонил мне:

— Помните наш разговор о заводе, где распоясались социалисты? Вчера там были выборы в производственный совет. Фракция профсоюзного единства собрала половину голосов. Беспартийная масса не подкачала! Здорово? А? То-то же! Говорят, мой «крестник» на радостях нахлобучил какому-то социалисту кепку на нос. Вот шалопай! Всыплю я ему сегодня вечером по первому разряду.

Вена Фестивальная

За четыре с половиной месяца до открытия VII Всемирного фестиваля молодежи в Вене реакция организовала антифестивальный «марш молчания»…

Перед дворцом Габсбургов, на Хельденплатце, собралась большая толпа. Здесь были школьники и подростки из католических союзов, которых в строю попарно привели монашки. Мелькали корпорантские фуражки с цветными околышами. Выделялись своей упитанностью сынки лавочников, скауты, пфадфиндеры и прочие бурши[179]. Но больше всего на площади было подростков из глухих провинций, которые даже как следует не представляли себе, зачем их привели на Хельденплатц. Они обрадовались возможности поехать на бесплатном автобусе в столицу и провести здесь погожий субботний вечер. Говорили, что расторопные вербовщики с умыслом распустили слушок, будто после «марша молчания» провинциалов поведут на спектакль советского цирка, выступавшего в это время в венской Штадтхалле с триумфальным успехом.

Над толпой там и тут торчали черные транспаранты с нелепыми надписями вроде: «Наш ответ — молиться за братьев на Востоке», «Без религии нет культуры», «Кто служит черту, тот умрет».

«Марш молчания» проходил под трескучие речи наемного диктора, ехавшего перед колонной на машине с мощным репродуктором. Около Оперы машина остановилась и до конца гадкого шествия из репродуктора, как из лопнувшей канализационной трубы, вырывалась всякая грязь. Когда вспотевший диктор вылез из машины и его сменил другой, к первому подошел здоровенный пекарь из соседней кондитерской и сказал ему злобно, сжимая кулаки:

— Сколько заработал? У-у, геббельсово отродье!