В зеркале забвения

Вместо роскошной кровати из красного дерева поставили на четыре кирпича купленный за гроши в комиссионном магазине двуспальный пружинный матрас. Валентина прострочила на маминой зингеровской машинке, с трудом выцарапанной у родственников, матерчатый чехол из пестрой ткани, сшила несколько цветных наволочек, и в комнате стало даже уютнее, чем тогда, когда роскошная кровать доминировала, подавляя небольшую полку с книгами, детскую кроватку и великолепное окно-фонарь.

— Знаешь, стало даже лучше, — заметил Гэмо.

— И просторнее, — добавила Валентина.

Некоторое время после поездки в Колосово Гэмо чувствовал себя словно после долгой и тяжелой болезни. Так было с ним ранней весной сорок третьего года, когда Уэлен охватила эпидемия гриппа. Он перенес болезнь одним из первых, и, ослабевший, выходил из темной, холодной яранги на ослепительный ясный свет, садился у южной стены и грелся, ловя лицом теплые лучи. Никто не ходил на охоту, вместе с эпидемией жителей Уэлена терзал голод. Несколько раз на дню Гэмо спускался в мясную яму — увэран и соскребал с земляных стен жирный налет, который потом бабушка вываривала в кипящей воде. Обычно костер в яранге разжигали только летом, но жир давно закончился, и скудную пищу приходилось готовить на жиденьком пламени щепок и кусков коры, собранных еще осенью на берегу моря. Некоторые уэленцы жгли деревянные подпорки яранг, и жирный черный дым поднимался над жилищами.

Гэмо безучастно смотрел, как время от времени кто-то тащил умершего на холм Линлиннэй и потом у входа в ярангу на короткое время зажигался очистительный погребальный костерок со слабым невидимым пламенем и летучим дымом.

Все мысли были только о еде, о закрытом на большой висячий замок магазине, где было все — и сгущенное молоко, и сливочное масло, и галеты, сахар, крупы, чай… И вдруг кто-то распорядился открыть магазин, и каждый мог брать столько, сколько нужно.

В первый же день Гэмо набран галет, сгущенного молока и, наслаждаясь неожиданным изобилием, думал: вот так будет после войны, когда победят немецких фашистов и, наконец-то, построят коммунизм. Светлое будущее человечества в те годы представлялось именно таким: открытый, без продавца, магазин, полный еды и разных товаров…

И теперь, перебирая в памяти те дни, Гэмо вместе с никогда не утихающей тоской по родному Уэлену с улыбкой вспоминал свои мечты.

Писательство оказалось делом, требующим все силы и время, его не оставалось даже на учебу. Гэмо перевелся с северного факультета на отделение журналистики филологического факультета, но лекции посещал не очень усердно, и впервые за много лет в его зачетной книжке появились тройки.

И все же жизнь была прекрасна, потому что рядом была Валентина, сын Сергей, родилась дочь Ольга, семья требовала все больше внимания, ширилась известность.

Гэмо все чаще и сильнее чувствовал необходимость поездки на родину, в Уэлен. Он тосковал по матери, часто вспоминал ее застенчивую, словно виноватую улыбку, хотелось увидеть брата, сестренку, бабушку, дядю Кмоля… Возникала мысль вообще о переезде на родину. Можно работать в газете или преподавать… Правда, для этого надо закончить университет..

Тоскуя по родной Чукотке, Гэмо принялся за автобиографическую повесть. Он описывал родной Уэлен, слегка изменив название, точнее использовав слово Улак, которое употребляли соседи-эскимосы из Наукана. Издали прошлая и далекая жизнь казалась такой прекрасной, что щемило сердце, в ушах звучали песни и музыка детства: чукотские и эскимосские напевы, русские народные песни, еврейские песни, арии из опер, звучавшие на немногочисленных патефонных пластинках, попадавших в Уэлен. Вперемежку писал рассказы, рассылая их по журналам.

Позвонили из нового ленинградского журнала «Нева».

— Нам ваш рассказ понравился, и мы поставили его в номер, — сказал редактор. — Но есть просьба кое-что поправить. У вас есть свой экземпляр? Найдите там место, где описываете приезд героя в село… Нашли? Фразу «на крыше сельского Совета висел ослабевший и мокрый красный флаг» надо изменить, поправить. Подумайте, как это сделать, и позвоните.

Гэмо тупо уставился в рукопись и несколько раз перечитал фразу. Что в ней такого? Вроде все слова на месте, именно этот флаг и передает настроение героя, у которого нет большой радости по поводу возвращения в родное село из тюрьмы.

Подумав, Гэмо набрал номер редакции и бодро сообщил, что ничего такого, что нужно было бы поправить, не нашел.

— Дорогой мой, — голос редактора стал вкрадчивым, — вы же человек талантливый и догадливый… Понимаете, это ведь не мое возражение. Подумайте: символ советской власти, красный флаг над официальным учреждением и вдруг — мокрый и слабый…

— Так ведь идет проливной дождь! — возразил Гэмо. — А флаг так промок, что ветер не может его поднять, и он повис.

— Юрий, я вас понимаю, — терпеливо продолжал редактор. — Но если вы ничего не придумаете, рассказ придется из номера снять…