В зеркале забвения

— Потом у чукчей появился свой писатель, — с нарастающим волнением проговорил Незнамов, — Юрий Гэмо.

Зайкин задумался.

— Нет, о таком не слышал, — сказал он. — Может, поздний, новый, какой-нибудь модернист-концептуалист? Я их не читаю, неинтересны они мне. У меня вкусы простые, незатейливые — классика, реализм… Меня сейчас мучает одна мысль. Неужто человек изначально заражен национализмом? Ведь я тогда чувствовал себя настолько выше того несчастного чукчи Коравье, что не считал его серьезным соперником. И в то же время мои некоторые русские сослуживцы, в свою очередь, явно подчеркивали свое превосходство надо мной только потому, что я еврей, а они — русские. Вот что это такое, дорогой мой друг?

— Я об этом тоже думал, — ответил Незнамов.

Он еще не отошел от странного волнения, когда Зайкин заговорил о Коравье, ближайшем друге Юрия Гэмо. Если Тоня-Антонина встречалась с ним, то она не могла не встречаться с Юрием Гэмо. Как же так? Или она не стала знакомить с ним своего жениха?

Приближение к опасной черте так взволновало Незнамова, что Зайкин заметил это, но рассудит по-своему:

— Сейчас я, конечно, никакой не националист! Я уверен, что у этого народа много достойных, образованных людей. Я видел афишу: Государственный чукотско-эскимосский ансамбль «Эргырон»! Значит, и артисты у них завелись. Но даже если бы у них ничего такого не было, у меня достаточно здравого смысла не считать себя выше кого бы то ни было. Это мораль пещерного человека. Когда сосед, но уже из другой, соседней пещеры, считался чужаком, почти что животным и даже заслуживающим съедения…

Звучание тревожной внутренней музыки потихоньку ослабевало, дыхание выравнивалось, и Незнамов возвращался в нынешнее бытие, внутренне радуясь тому, как отдалялась опасная черта, к которой он приблизился вплотную.

— У нас совсем другое, — сказал он. — Нас, ингерманландцев, за особый народ даже и не считали. Да, говорили, вы же такие русские и внешне, и по разговору! А я в детстве с бабкой и дедом по-нашему говорил. А сейчас в памяти остались отдельные слова да детские песни. А у вас целый живой, существующий народ и даже государство — Израиль! С таким тылом можно весело жить!