В железном веке

Но и такой ответ не был исчерпывающим. Мария пробудилась от своего неверия и ощутила потребность в простом, живом представлении о боге, в ребяческой вере, дарующей покой и умиротворение тем, что она заставляет думать, будто вое страшное, что происходит, предопределено неисповедимой волей провидения. Господь же, который создал слишком много людей и потому повелел им истреблять друг друга, чтобы уготовить место следующим поколениям, вселял в нее не спокойствие, а вечную тревогу.

В это самое время в Эстер-Вестере зашевелились сектанты. Они еженедельно устраивали собрания в округе и посылали на них сильнейших своих проповедников, дабы и эту крепость завоевать для «радостного христианства». Мария начала было усердно посещать эти собрания, но ничего себе не уяснила; люди же, которых она там встречала, ей не нравились: они были слишком ограниченны и самонадеянны, — а чтобы достичь желанного результата, она вовсе не намеревалась притуплять свои мозги! Серные пары, которыми отдавали эти проповеди, казались жалкой бутафорией в сравнении с ужасами, происходившими на земле. Если в огне орудий ей не дано сыскать господа бога, го уж в брани и ярости этих людей, обращенной на бедняков, и без того страждущих, ей и подавно не сыскать его.

От грундтвигианства к религиозным сектам пути не существовало. Отец не раз говаривал, что все это приведет только к возвращению на низшую ступень развития, и теперь его правота стала ей очевидной. Она нуждалась не в боге мести и кары, но в боге милосердия, — в таком, каким его представлял себе отец, черпавший душевный мир в этом представлении: в боге, сокрушавшемся о ранах рода людского, более того — зализывавшем их, как животное зализывает раны своих детенышей! Тогда не нужно доискиваться смысла неслыханного бедствия; и, может быть, даже лучше, если оно вовсе лишено смысла. В таком случае есть другой путь — противоборствовать ему, делать добро, где только можно, как делает ее отец. Почему же она раньше не подумала об этом?

Одна истина открылась Марии Воруп, и открылась так внезапно, что она едва устояла на ногах. Холодом объят Хутор на Ключах, ни капли тепла не излучает он, и те, кто нуждается в тепле, даже близко к нему не подходят. Жизнь там скована льдом! И она вдруг поняла, что завидная сила ее отца и брата зиждилась на их любви к людям, на вечно живом стремлении помогать, советовать. Господа же надо искать там, где творится добро; он являет лик свой людям только в обездоленных — во вдовах и сиротах, как это сказано в писании. Потому и улыбка беспомощного дитяти — улыбка божества.

Однажды Мария взяла пятьсот крон, которые Йенс дал ей на покупку шубы, и отправилась в «Тихий уголок».

Оба старика очень обрадовались ее посещению; Эббе редко видел дочь, хотя путь от Хутора на Ключах до «Тихого уголка» был недолог.

— И вдобавок еще пятьсот крон! — воскликнул старик Эббе. — Столько денег для моих бедняков я получил только однажды. И знаешь от кого? От Ханса Нильсена!

— От живодера? — воскликнула удивленная Мария.

— Да. Но мы предпочитаем называть его христианским именем, — мягко заметил ей отец. — Клички мы недолюбливаем теперь, как и во времена твоего детства.

Глаза Марии покраснели, она разразилась слезами.

— Ну-ну, я совсем не хотел огорчить тебя. — Старику стало жалко дочь. — Пусть каждый говорит, что хочет, а я вот скажу: бедняки нашей округи больше всего обязаны Хансу Нильсену.

— Да я не из-за этого плачу, отец, — сказала Мария, немного успокоившись. — Мне стыдно при мысли, что люди, которые были так страшно бедны, едва получив что-то, уже подумали о других, тогда как мы...

— У вас большие расходы, — примирительно отвечал старый Эббе.

— Ты правда так считаешь, отец? Это твое искреннее мнение? — Она смотрела на него, будто моля о помощи.

Но старик Эббе не умел лгать.

— Мое искреннее мнение я поберегу про себя, дитя мое. Так будет лучше для тебя и для Йенса.

Анн-Мари совсем расстроилась.

— Мы так редко видим ее, тебе бы следовало быть к ней подобрее, — сказала она и подошла к Марии. Она стала за ее стулом и начала робко гладить ее по спине, не зная, что сказать.

— Спасибо, мама. — Мария Воруп схватила ее маленькую морщинистую руку и прижала к своим губам.

Старуха на мгновенье замерла, потом вдруг закачала головой и торопливо скрылась в кухню. Мария хотела пойти за ней, но отец удержал ее.

— По-моему, лучше оставить ее одну на несколько минут, — тихонько сказал он. — Ведь ее впервые в жизни назвали мамой. — Он отвел глаза и задумчивым, где-то вдали витающим взглядом стал смотреть в окно.