В злом

И нельзя сказать, что этих болезненных воспоминаний всё больше с каждым годом. Взрослея, не только учишься меньше ошибаться, но и вырабатывается некий иммунитет к их восприятию. Растёт безразличие, щитом обволакивающее ранимую душу. Однако, почему-то на проступки юности оно не распространяется. Срока давности самоосуждение не признаёт и бичует старые шрамы чересчур жёстко. Настолько, что копаться в них на предмет «сублимации», «комплексов Электры» и всего подобного, что понапридумывали психологи, желания не возникает. Не надо никаких сложных терминов, просто пока ты мал и глуп, ты делаешь то, за что впоследствии тебе стыдно. Вот и всё. "Понаделаешь делов", не задумываясь о последствиях, а потом всю жизнь обжигаешься. Как о папину марнитку. Марнитка. Ещё один сложный термин. Как и ТЭН, например. Слова, въевшиеся в лексикон с детства, у которых были вполне конкретные картинки вместо определений. Марнитка. Дэн тут же вспомнил, как она выглядит, но как её описать? Её ещё называли электроплиткой. Такой плоский нагревательный прибор, с помощью тока раскаляющий чугунный лист или толстую спираль так сильно, что они начинали выдавать тепло, эквивалентное пламени газовой горелки. И в девяностые зимой это был лучший друг человека. Угольная печка отапливала дом неплохо, но для работ в хозблоке отец брал с собой марнитку. От обычной электросети она краснела так, что в темноте даже немного светилась. Можно представить, какая температура поверхности у неё была. Как-то чинили они в гараже днище грузовика, и отец, устав греть пальцы дыханием, подтащил марнитку поближе. А Дэн об этом как-то запамятовал. «Подай ключ», говорит отец. «Ага», отвечает Дэн и тянется, не глядя, к сумке. Он помнил, что инструмент валялся рядом где-то справа, и шарил по какой-то твёрдой поверхности, полагая, что это всё ещё бетонный пол. Вдруг до него донёсся запах палёной плоти. И только потом скрутила резкая боль от ожога. Он хорошо это запомнил – сначала запах, потом боль. Пока до мозга доходило, что он суёт руки, куда не следовало бы, кожа уже слезала сдувающимися волдырями. Забредёт сознание в закоулки памяти, но, когда учует ароматы ада, уже становится поздно убегать. Его уже скручивает в три погибели невыносимо неприятный образ себя самого. И стыд занозой зудит и ноет. Поскорей, стиснув зубы, вытащить её из тела, выбросить, забыть, залить бальзамом развлечений, но ещё долго крошечное место от червоточинки будет напоминать о себе (неприятным отзвуком в голосе мыслей), никуда не денется, и в самый неожиданный момент постарается попасться на глаза бурым струпом запёкшейся крови.

Причём, по всем правилам игры, эти старые моменты жизни должны вытесняться новыми. Например, в свои годы Дэн уже начинает понимать стариков, впадающих в детство, поскольку его уже сейчас начинает «подводить память». Как будто лимит памяти уже исчерпан, и, раз опции подключения дополнительного резервного пространства не приложено, то приходится чистить рабочие оперативные ёмкости. И вместо старой ненужной информации под нож почему-то попадает недавно приобретённая. При том что голова забита какими-то школьными буднями, детсадовским кипячёным молоком с пенкой, но если зазеваться, иной раз не напомнить себе недавнее событие, то всё – ускользнёт, будто не бывало. Недавно, тут, Дэн навострился взять больничный и, прекрасно помня, что оформлял его совсем недавно, внезапно с изумлением осознал – стёрлось. Ничего не помнит. Стрессовые моменты остались, например, как искал больницу, как зашёл в платный семейный центр, как заполнял формуляры, как оплачивал приём врача, как удивила своими размерами сумма – это сохранилось. А вот как забирал документы обратно и что с ними делал потом на работе – это куда-то подевалось. Поразительно, но совершенная пустота. Если тенденция сохранится и дальше, то, действительно, в голове останутся только раскалённые стыдом марнитки ошибок, от которых измученный рассудок старика не найдет другого выхода, как спрятаться в беззаботном детстве.

Дорога пузырилась машинами словно лужа под дождём: крупные разноцветные горы металлолома вырастали из ниоткуда прямо перед капотом, не давая опомниться, нагло подрезали, запоздало включая поворотники в бесхитростной убеждённости в силе их магических свойств, или по крайней мере в равнозначности их с мигалками "скорой". Дэн чуть не врезался, когда отвёл глаза, чтобы ткнуть в мобильник, высветивший входящий вызов.

– Бергенов, ты достал!

Римма. Злится. А к злости примешивались нотки паники. Дэн почувствовал себя виноватым.

– Да еду я, Риммиронна. Пробки.

– Ты осознаёшь вообще, кто тебя ждёт? Кого ты подводишь?

Ой, да куда там. Дэн отрезал:

– Спешу, как могу.

И скипнул вызов. Ничего, подождёт. Не министр покамест, хехе. Да и хоть бы и министр, то же мне. Не бетон же стынет. Вершители судеб. Чинуши.

Дэн, не прибавляя скорости, свернул с шестиполоски в сторону облцентра. Соблюдая, между прочим. Но, почему-то, не все водители считали правила обязательными.

– Джаляпь, – от неожиданности выругался Дэн, дёргая руль.