В зоне риска. Интервью 2014-2020

Поляков: Сегодня? Не думаю. Жанр возник неожиданно и даже стихийно. Я сам и название для него придумал. Дело в том, что внимание критиков и литературоведов в последнюю четверть века было нацелено в основном на авторов «либерально-экспериментального пула», который группировался вокруг больших премий. Авторы моего направления почти игнорировались, несмотря на читательское признание. Тогда возникла идея компенсировать это невнимание и снабжать мои часто переиздававшиеся книги небольшими эссе о том, как и в каких обстоятельствах романы, повести, пьесы писались, какие отклики имели. А потом, однажды перечитав эссе, я понял, что это не столько заметки на полях или очерки психологии творчества, сколько своего рода мемуарная публицистика, причём не устаревшая. Скажем, недавний скандал на «Нике» – почти повторяет те же коллизии, что мы наблюдали во времена «Перестройки». Деятели культуры, живущие за счёт государства, умеющие говорить только «дай!», снова, как 30 лет назад, не хотят вникать в проблемы «руки дающей». Они не понимают, что «экспортный гуманизм» не всегда совпадает с интересами страны, что долг художника перед обществом не исчерпывается бюджетным самовыражением. В своей беспроигрышной общечеловеческой риторике они вольно и невольно работают на силы, враждебные России, как и 30 лет назад. Об этом я тоже пишу в новой книге.

Культура: Надо заметить, Ваша публицистика очень острая. Вот, например, цитата о начале девяностых: «Страна превратилась в огромную кунсткамеру, уродцы, сидевшие при советской власти в спирту, повыскакивали из банок и устроили шабаш непослушания». Вы и тогда так выступали?

Поляков: Конечно, даже ещё острее: моложе был. Поэтому я с чистым сердцем переиздаю публицистику, которую писал в 1990-е, публикуя в «Труде», «Собеседнике», «Комсомолке», «Московском комсомольце», «Российской газете», «Правде» … В октябре 1993-го из-за моей статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!» приостанавливали выпуск «Комсомольской правды». Тогда же мой «Демгородок» изымали из магазинов, а статьи обо мне удаляли из переизданий энциклопедий, справочников, учебников. Я предложил именовать продажную интеллигенцию, севшую на западные гранты, «соросятами», а тогдашнюю культурную политику «грантократией». Прижилось. Придумал словечко «демокрады». Тоже прижилось. Серьёзный резонанс вызвала и моя статья в «МК» «Холуин – праздник творческой интеллигенции». Ко всем этим темам я возвращаюсь в новой книге.

Культура: В новой книге, как сформулировано в издательской аннотации, Вы раскрываете ещё и собственную творческую лабораторию, например, объясняете интерес к ранним вещам, называя его ажиотажным…

Поляков: Таким он и был, ведь я обращался к табуированным темам. Нельзя было тогда так писать про армию, школу, аппаратный комсомол, как писал я. Нельзя было так смеяться над ельцинской Россией, как смеялся я в «Демгородке». В новой книге «По ту сторону вдохновения» я тоже не совпал с каноном «интеллигентной неприязни к Отечеству». Возможно, моя горячая забота о будущем России кому-то покажется «не комильфо». Моя правда сильно отличается от правды Макаревича или Сокурова. За неё госпремий не дают.

Культура: Там даже есть глава «Булгаков против электротеатра». Почему он против? Модная же площадка, стильная.

Поляков: А зачем заводить «стильную площадку» на месте театра, имевшего славную историю? Нельзя было дать экспериментаторам новую безымянную площадку? Зачем делать подиум из намоленной сцены? Впрочем, в моём эссе «электротеатр» – понятие, скорее, собирательное. Думаете, при Булгакове не было деятелей, желавших превратить национальное искусство в одну гигантскую пробирку? Были и очень много. Булгаков их терпеть не мог. И ставим мы сегодня в театрах не их экспериментально-революционные пьесы, а Булгакова, которого тогда продвинутые «мастера» считали ретроградом. Улавливаете? То же самое случится и с нынешними «электротеатрами». Пока новизна, развивающая, а не ломающая традицию, с трудом пробивается на сцену, блокируемая золотомасочной тусовкой. Пробьётся! «Новая драматургия» за 25 лет доразвивалась до «лабораторного чтения» вместо полных залов. Премированные спектакли держатся в афише в лучшем случае сезон: никто не ходит. И ради этого при поощрительном «ай-ай-ай» власти крушили русский психологический театр? Снесли Парфенон и воздвигли собачью будку. И это новаторство?