V1

Режиссер заискивает передо мной, потому что знает, сколько минут назад с меня сняли смирительную рубашку. Санитары посоветовали ему быть поаккуратней в словах и не делать никаких резких движений.

– Егор, мы можем начинать?

– Да.

– Итак, готовность минута!

Зачем я здесь? Зачем каждый день я прихожу на добровольную пытку, зачем даю этим людям мучить себя? Что я хочу себе доказать, какую сверхцель ставлю на этот раз? А может быть, я, как Дорошкевич, пытаюсь стать мучеником? Тогда я не более, чем подражатель.

– Мотор! Итак, Егор Кириллович, вчера мы прервались и я не смог задать вам те вопросы, ответ на которые хотел узнать больше всего. Вы готовы отвечать?

– Да… Да, пожалуй, я готов.

– Хорошо. Мне вот одно интересно: вы очень сильно переживаете кончину матери. И я не спорю, это ужасная трагедия. Но вот вы сказали, что вы одиноки, что вы совсем одни. А вот ваш папа… Почему вы никогда не говорите о нем?

– Я считаю, что у меня нет отца.

– То есть как?

– Отец бросил нас, когда мне и не было и года. Ушел к другой девушке, оставив нас в нищете. Поймите, в тот момент моя мама нигде не работала, а о поддержке государства можно было только мечтать. Я помню, как мы ютились в комнатушке в общежитии, которое нам дали. Комната была где-то 2 на 3 метра, две кровати и две тумбочки – вот что было нашим богатством тогда. Черт возьми, даже сейчас на губах привкус макарон с сахаром. Я часто их ел, о мясе мы могли только мечтать, курицу я помню лишь на свои дни рождения. Иногда мама доставала крупу, мы делали гречневую кашу. В детстве я очень хотел есть. Что делал папа в это время, я не знаю, главное – что он не был с нами.

Ирония судьбы. В столовой сперанской дурки каждый день дают макароны. Ненавижу макароны. И отца ненавижу! Он предал нас, он оставил нас умирать! Моя мама – мне мать и отец! Мы справились, мы выжили, и пусть уже лет десять я живу в шикарной квартире, пусть мой обед зависит только от того, что я хочу есть, но эту комнатку я не забуду никогда, понятно! Да, я признаю. Я делал ужасные вещи, я торговал смертью во всех её видах и проявлениях, но именно вы все, красномордые, жирующие бурдюки заставили меня это делать!

– Это… очень интересная теория. Однако, если бы вот сейчас, в данную минуту ваш отец смотрел бы наш фильм, что бы вы ему сказали?

– То, что он и так знает. Что у него нет сына.

Телевизионщики. Я всегда думал, что все телепрограммы, все ток-шоу вроде «Пусть говорят» наигранные, смешные, подставные, пока не убедился в обратном здесь, сейчас, в данную минуту. Журналисты – это самая мерзкая работа на свете. Я всегда знал это, прошлое лишь подсказывает мне.

Октябрь прошлого года. Страх быть пойманным и стать соучастником Дорошкевича каждый день смывается алкоголем. Именно в такие минуты мне не хватало мамы, она бы подсказала, как быть дальше. Пойти ли сдаться в полицию или отсиживаться дома в ожидании, когда придут за тобой. Стены давили, и дома оставаться было нельзя.

В нашем Сперанске больниц и детских садов меньше чем ночных клубов с самыми разными позерскими названиями: «Vendetta», «Коза Ностра», «Fashion Time». Вывески этих зданий манят ночью человека своими яркими лампами, завлекая его туда. Вы думаете, что игровые автоматы заставляют лоха распрощаться с кошельком? Ха. Тогда вы просто не были в ночном клубе.

Я поехал в «Rotterdam» просто потому, что не знал еще мест, где бы я не был в одиночестве. Вообще из всех заведений подобного рода это более-менее было приличным: красивый интерьер, кожаные диваны, подобранная с толком музыка. «Nirvana». Да, я находился в самом гранжёвом кафе-бар-клубе города. Я помню, как где-то около часа сидел за барной стойкой, заказывая коктейли с самыми дурацкими названиями в мире, благо деньги были. Справа от меня посасывала через трубочку свой «Ирландский апельсин» какая-то дорогого вида дешевая девка с ярко-красными туфлями на шпильке размером, наверное, с ходули. Боевой раскрас на лице, косые оценивающие взгляды на посетителей, облизывание губ каждые пять минут – сразу было видно, что вышла на охоту, а, следовательно, я ей вообще не интересен. Не вариант.

– Прости, чел! – меня одернул сидящий за той же барной стойкой слева от меня парень, – Ты мне не поможешь? Посмотри, у меня на стойке 9 шотов стоит, один не справлюсь, намек понятен?

Представился, познакомился, разговорились. Этот чувак, сидящий слева от меня, был похож на только что помытого бездомного, если не меньше. Огромная пышная рыжая борода, зализанные в каре длинные светлые волосы, впалые черты лица и, несмотря на количество уже выпитого, еще живой взгляд.

Спустя полчаса мы закончили все рюмки.

Спустя еще полчаса мы на двоих заказали пузырь водки, и он наконец-то заговорил о себе. И тут моя память бессильна. И я бы не вспомнил ни слова из его пьяной речи, если бы не записывал нашу беседу на видео. Да, я знаю, качество неважное, руки трясутся, но, тем не менее, все дословно, как он говорил мне: