Ва-банк

Меня это начинало раздражать, и я всеми средствами пытался заставить мула двигаться быстрее. Внезапно в голову пришла сумасшедшая, но вместе с тем показавшаяся мне превосходной мысль. И действительно, мул понесся галопом: я стряхнул ему в ухо пепел с зажженной сигары. Мул рванул, как чистокровный арабский жеребец; в диком восторге я настиг Жожо и обогнал самозваного «капитана Кука», отдавая честь на скаку. Однако скачка продолжалась недолго. На полном скаку вредная скотина припечатала меня к дереву, едва не сломав мне ногу. Брякнувшись задницей на землю, я сразу почувствовал, как в меня впиваются десятки игл черт знает каких растений. Старый дурак Жожо хохотал, как ребенок, совершенно забывая, что он ровесник Мафусаила.[16]

Не буду рассказывать, как мне пришлось ловить мула (два часа!), как он лягался, пердел и проделывает разные выкрутасы. Наконец, уже на последнем издыхании от жары и усталости и с несколькими дюжинами иголок в заднице, мне удалось взгромоздиться на спину этого вонючего ублюдка – отпрыска бретонских мулов. На сей раз я решил не раздражать его – пусть идет как хочет. Первый километр я проехал задницей кверху, по пути вытаскивая из нее колючки. Злополучная часть тела горела и саднила.

На следующий день мы оставили эту безмозглую скотину на постоялом дворе гостиницы. Еще два дня на лодке, и после долгого дневного перехода с грузом на спине мы добрались наконец до алмазных копей.

Я сбросил свою поклажу прямо на бревенчатый стол в ресторанчике под открытым небом. Я едва держался на ногах и готов был задушить Жожо лишь за то, что он выглядит как огурчик, только несколько капель пота проступили на лбу. Он взглянул на меня, язвительно усмехаясь:

– Ну как, дружище, порядок?

– О да, старик, полный порядок! А разве может быть иначе? Только скажи: зачем тебе понадобилось, чтобы я пер на себе кирку, лопату и сито? Мы же не собираемся здесь копать?

Лицо Жожо приняло печальное выражение.

– Папийон, ты меня разочаровываешь. Подумай маленько, пошевели мозгами. Если кто-то объявляется здесь без надлежащего инструмента, спрашивается, зачем он сюда приехал? Что собирается делать? Этот вопрос задают тебе сотни пар глаз, наблюдающих за твоим приездом в поселок. Они смотрят на тебя сквозь щели бараков. А при такой экипировке нет вопросов. Усек?

– Усек.

– Меня это тоже касается, хотя я прибыл сюда вроде бы ни с чем. Представь себе, вот я: хожу руки в брюки, затеваю игру, и больше ничего. Что в таком случае скажут старатели и их девки, Папи? Они скажут: глядите, мол, в оба, старый француз – профессиональный игрок. А как поступаю я? Постараюсь найти на месте подержанную мотопомпу; если не найду, мне ее привезут. К ней трубу метров двадцать большого диаметра да пару-тройку «шлюзов». Это такой желоб для промывания или длинный деревянный ящик с секциями, в котором просверлены отверстия. В этот аппарат помпой закачивается алмазоносная жижа, что позволяет бригаде из семи человек промыть породы в пятьдесят раз больше, чем это могут сделать двенадцать мужиков старым, дедовским способом. Здесь такая штука разрешена, и ее пока не рассматривают как «средство механизации». Как владелец мотопомпы я получаю свои двадцать пять процентов от намытых алмазов и оправдываю свое присутствие в здешних местах. Никто не ткнет в меня пальцем и не скажет, что я живу игрой. Меня кормит собственная мотопомпа. А поскольку я еще и игрок, то буду заниматься этим по ночам. Все вполне естественно. А в самой работе участия принимать не буду. Ясно?

– Яснее ясного.

– Ты мне начинаешь нравиться. Пару frescos,[17] сеньора!

Полная светлокожая женщина с дружелюбным взглядом поднесла нам по стакану напитка светло-шоколадного цвета с кубиком льда и ломтиком лимона.

– Восемь боливаров, сеньоры.

– Больше двух долларов! Черт возьми, жизнь здесь недешева!

Жожо расплатился.

– Как идут дела? – поинтересовался он у хозяйки.

– Так себе.

– Народу много?

– Народу хватает – алмазов мало. Три месяца, как открыли залежь, а понаехало аж четыре тысячи. Многовато, когда алмазов кот наплакал. А это кто? – добавила она, указывая на меня подбородком. – Немец или француз?

– Француз. Он со мной.

– Бедняга!

– Почему бедняга? – спросил я.

– Молод потому что и хорош собой. Все, кто приезжает с Жожо, долго не живут.

– Заткнись, старая дура. Идем, Папи. Пойдем отсюда.

Мы поднялись из-за стола. На прощание толстуха бросила мне:

– Ты уж поосторожней тут.

Разумеется, я ничего не сказал о том, что узнал от Хосе, и Жожо был порядком удивлен тем, что я не заострил внимания на последних словах женщины и не требовал никаких объяснений. Я чувствовал, что он ждет от меня вопросов, но молчал. Он нервничал и бросал на меня косые взгляды.