Ва-банк

– Ты обманывал меня… Ты обманывал меня… – настойчиво повторяла она. – Меня, считавшую тебя порядочным человеком!

Женщина в такой панике, будто пережила кошмар. Она боится. Да, парень, она боится тебя, подумал я.

– А кто тебе сказал, что я не могу быть порядочным человеком? Как и любой другой, я заслуживаю того, чтобы мне дали возможность стать порядочным, честным и счастливым. Не забывай, Рита, тринадцать лет я сражался с жесточайшей исправительной системой. А выбраться из сточной канавы, поверь мне, было нелегко. Я люблю тебя, Рита, всем своим существом. Очень важно, чтобы ты поверила мне. Почему я не рассказал тебе о своем прошлом? Только потому, что боялся потерять тебя. Я сказал сам себе, что если мое прошлое ни к черту не годится и полно ошибок, то с тобой мое будущее должно быть совершенно другим. Всю свою дальнейшую жизнь я мечтаю пройти с тобой рука об руку, и я вижу ее без тени и облачка, в самом что ни на есть розовом свете. Клянусь, Рита, сединами своего отца, который выстрадал из-за меня достаточно!

И я разрыдался. Сломался начисто.

– Анри, это правда? Именно так ты представляешь себе наше будущее?

Я взял себя в руки и ответил все еще дрожащим и хриплым голосом:

– Так и должно быть, ведь в наших сердцах отныне нет ничего другого. Впрочем, ты сама это чувствуешь. Для нас с тобой нет прошлого. Только настоящее и будущее.

Рита крепко обняла меня.

– Не плачь, Анри. Слышишь, как шумит ветер? Начинается наше будущее. Но только дай мне слово, что никогда больше не будешь делать ничего плохого. Обещай, что ты никогда ничего не станешь скрывать от меня и что в нашей жизни не будет ничего грязного, ничего, что надо было бы скрывать.

Прижавшись к ней, я произнес клятву. Я почувствовал, что моя судьба поставлена на карту. Мне не следовало скрывать от этой честной и мужественной женщины, матери маленькой дочурки, что я беглый каторжник, за плечами которого пожизненный приговор.

И я рассказал ей обо всем, выложил абсолютно все. Единым духом. С дрожью в голосе поведал Рите о своей навязчивой идее, той, что уже восемнадцать лет не дает мне покоя, идее, которой я одержим, – мести. Ради нее я решил поступиться этой идеей, отказаться от нее в подтверждение своей искренности. Сам не могу уразуметь, как я на это решился: огромная жертва, грандиозность и важность которой она не сможет оценить. И свершилось чудо, я услышал самого себя, хотя говорил будто бы кто-то другой:

– Чтобы доказать, как я люблю тебя, Рита, приношу тебе самую большую жертву, на какую я только способен! С этого момента я отказываюсь от мести. Пусть подыхают в своих постелях! Пусть подыхают те, кто заставил меня страдать: прокурор, фараоны и лжесвидетель. Да, ты права. Чтобы окончательно заслужить такую женщину, как ты, я должен – нет, не простить, это невозможно – выкинуть из головы саму мысль о безжалостном наказании всех, кто бросил меня в застенок и послал на каторгу. Перед тобой стоит совершенно новый человек, прежнего нет – он умер.

Должно быть, Рита целый день думала о нашем разговоре, поскольку вечером она мне сказала:

– А твой отец? Раз ты теперь достоин его, напиши ему, только скорее, не тяни.

– С тысяча девятьсот тридцать третьего года мы ничего не знаем друг о друге. Ни он обо мне, ни я о нем. Как раз с октября. Мне приходилось присутствовать при том, как зэкам раздавали письма, эти несчастные письма, вскрытые баграми, в которых и сказать-то ничего нельзя. Я видел отчаяние на лицах горемык, не получивших ничего с почтой. Догадывался, какое горькое разочарование испытывали некоторые, прочитав долгожданное письмо и не найдя в нем того, что ожидали. Я видел, как рвут письма в клочья и топчут ногами. Видел, как слезы падают на исписанный лист и от влаги расплываются чернила. И еще я представлял себе, какую реакцию могли вызывать проклятые письма с каторги там, куда они приходили. Марка Гвианы на конверте сразу же давала повод для разговоров деревенским почтальонам, соседям или завсегдатаям кафе: «Каторжник написал. Значит, еще жив, если пишет». Я хорошо представлял себе, какой стыд испытывал тот, кто получал такое письмо из рук почтальона, и его боль при вопросе: «У вашего сына все хорошо?»

Поэтому, Рита, я и написал с каторги одно-единственное письмо сестре Ивонне, в котором предупредил: «От меня ничего не ждите и мне не пишите. Как волк у Альфреда де Виньи, я умру, но не завою».

– Все прошло, Анри. Так ты напишешь письмо отцу?

– Да. Завтра.

– Нет, сейчас же.

И вот во Францию отправилось длинное письмо, в котором не говорилось ничего такого, что могло бы причинить отцу страдания. Я не писал о своей голгофе – только о воскресении из мертвых и о настоящей жизни. Письмо вернулось назад с пометкой: «Адресат выбыл, не оставив адреса».

Боже! Кто знает, куда уехал мой отец, скрываясь от позора? Люди, которые знали меня с детства, так злы, что могли превратить его жизнь в сущий ад.

Реакция Риты не заставила себя ждать.

– Я поеду во Францию и разыщу твоего отца.

Я внимательно посмотрел на нее. Она продолжала: