Ва-банк

— А кто сказал, что вор не может быть порядочным человеком? Не забывай, Рита, все тринадцать лет я боролся за право получить в этой жизни шанс стать порядочным человеком, добрым и честным. А правды не сказал потому, что боялся потерять тебя. Ты должна мне верить. Единственное мое желание теперь — это пройти с тобой рука об руку по дороге жизни до конца своих дней и прожить эту жизнь чисто и честно, Клянусь, это правда, Рита, клянусь жизнью отца, которого я заставил столько страдать! — И я заплакал.

— Это правда, Анри? Правда, что ты представляешь нашу будущую жизнь именно так?

Я взял ее за руку и ответил хриплым от волнения голосом:

— Так оно и будет. И ты знаешь это. У нас с тобой нет больше прошлого. Только настоящее и будущее.

— Не надо плакать, Анри. — Рита обняла меня. — Мы не расстанемся. Только поклянись, что отныне и впредь ты никогда не будешь ничего от меня скрывать. Никогда и ничего.

Я поклялся. И рассказал ей все, абсолютно все. Даже о мести, планы которой вынашивал все эти долгие и тяжкие восемнадцать лет и которая превратилась в своего рода навязчивую идею. А потом добавил:

— Чтобы доказать, как я сильно люблю тебя, Рита, я готов пожертвовать даже этим. Отныне я отказываюсь от мости. Пусть все те люди, что обрекли меня на страдания и мучения, спокойно умрут в своих постелях. Сейчас перед тобой совсем другой человек, тот, прежний, умер.

— А как же отец, Анри? Ты должен написать ему, и немедленно.

— Хорошо. Завтра же.

— Нет. Теперь, сейчас.

И вот во Францию отправилось длинное письмо, в котором я рассказал все, но достаточно мягко, чтобы не причинить боли отцу: коротко обрисовал события, связанные с моим пребыванием на каторге и освобождением, но зато в подробностях описал теперешнюю свою жизнь. Письмо вернулось с пометкой: «Выбыл, не оставив адреса».

Господи, где же теперь отец? Неужели он покинул родные края из-за меня, будучи не в силах смотреть знакомым и соседям в лицо? Люди так злы, наверное, они сделали его жизнь просто невыносимой.

Реакция Риты последовала незамедлительно.

— Я поеду во Францию, разыщу твоего отца. А ты уйдешь из компании, слишком уж опасное дело эти экспедиции. Будешь присматривать за отелем, пока меня нет.

Выходит, Рита мне все же доверяет, мне, беглому каторжнику! А ведь отель не принадлежал ей, она просто взяла его в аренду. Предстояло еще выкупить его.

Я уволился из компании «Ричмонд», получив там шесть тысяч боливаров. Эта сумма вместе со сбережениями Риты составила ровно пятьдесят процентов от стоимости «Веракрус», и мы немедленно ее выплатили владельцу. Тянуть с другой половиной суммы долго нельзя было, и порой мы работали по восемнадцать-девятнадцать часов в сутки, взяв обязанности служащих отеля на себя. Я делал покупки и готовил, а также принимал жильцов. Мы поспевали везде и всюду и всегда все делали с улыбкой. А ночью, полумертвые от усталости, валились в постель, чтобы наутро проснуться и начать все снова.

Чтобы подзаработать еще немного, я задешево скупал у одного мануфактурщика бракованные пиджаки и брюки, а затем отвозил все это на двухколесной тележке на толкучку на площади Баралт. Там, стоя под палящим солнцем, до хрипоты расхваливал свой товар, всячески демонстрируя его прочность и носкость. Однажды так перестарался, что, дернув пиджак за рукава, разорвал его сверху донизу Это, безусловно, доказало, что я один из самых сильных парней в Маракаибо, однако вещей в тот день удалось продать немного. На барахолке я торчал с восьми утра до полудня. Потом спешил в отель, помогать в ресторане и на кухне

Кстати, этот базар на площади Баралт — удивительное место. Жизнь бьет здесь ключом. Здесь продается все, чего только душа не пожелает, — мясо, дичь, рыба, другие дары моря, зеленые игуаны (настоящий деликатес), их продают живьем со связанными попарно лапками, чтоб не убежали; крокодильи и черепашьи яйца, броненосцы, морокойте — местная разновидность сухопутной черепахи, всевозможные фрукты и зелень. Рынок — это еще и людская круговерть, здесь перемешались все цвета кожи, на тебя смотрят с живым интересом глаза всех форм — от узких китайских до круглых и огромных негритянских. Мы с Ритой любили Маракаибо, хотя климат там и самый жаркий в Венесуэле. И здешних людей — славных, веселых и щедрых. Особое благородство и утонченность их внешности придает примесь испанской крови. Мужчины в Маракаибо пылки и простодушны, женщины, почти все без исключения, хорошенькие, хоть и небольшого роста, они — скромные, послушные дочери, прекрасные заботливые матери. И никакого уныния, ворчания и тени недоброжелательности, а цвета одежды, плодов, цветов все вместе составляют такой праздник для глаз, которого я не видел больше нигде.