Ва-банк

Этот Ролан Легран работал на бойне, а по совместительству являлся сутенером своей подружки Нини. Жили они вместе в доме под номером 4 по улице Элизи де Бо Ар. Он не был по-настоящему знаком с преступным миром, но как любой человек, шляющийся ночами по Монмартру, и завсегдатай разных тамошних заведений знал нескольких Папийонов. И, поскольку опасался, как бы вместо одного Папийона не арестовали другого, очень отчетливо назвал имя. Конечно же, он хотел, чтобы полиция наказала его врага. Итак, Папийон Роже. Таково было предсмертное заявление Леграна, слова его не расходились и с показаниями Нини. Никто из них не назвал меня убийцей.

И тут возникли еще четыре свидетеля. Они заявились в больницу задать два вопроса: во-первых, был ли раненый на самом деле Роланом Леграном, и, во-вторых, в каком он поступил состоянии. Эти люди тоже не являлись членами преступного мира, они открыто приходили и уходили. Забрали их прямо на улице и посадили в камеру предварительного заключения в 18-м участке.

Их имена были: Жорж Гольдштейн, 24 года; Роже Дори, тоже 24; Роже Журма, 21 год, и Эмиль Кейц, 18 лет.

Заявления, которые они сделали комиссару в участке, свалились как снег на голову. Гольдштейн утверждал, что в толпе будто бы случайно услышал, что человек по имени Легран ранен, что в него три раза стреляли из револьвера. Поскольку у него был друг по имени Ролан Легран, он тут же поспешил в больницу, выяснить, не он ли это. По пути встретил Дори и двух других и попросил их пойти с ним. Остальные трое ничего не знали ни о происшествии, ни о жертве.

Комиссар спросил Гольдштейна:

— Вы знакомы с Папийоном?

— Да, немного. Встречались иногда. Он знал Леграна — это все, что я могу вам сказать.

Ну и что? Что с того, что Папийон? Их на Монмартре пять или шесть. Не заводись, Папи, спокойно, старина. Придется вспомнить все с самого начала. Мне двадцать четыре года, и я читаю свое дело в камере Консьержери.

«Показания Дори. Гольдштейн попросил его пойти с ним в больницу, выяснить что-то о человеке, имени которого он не назвал. Дори пошел с ним в больницу, где Гольдштейн спрашивал, серьезно ли ранен этот самый Легран.

— Вы знаете Леграна? Вы помните Папийона Роже? — спросил комиссар.

— Нет, Леграна не знаю. А человека по имени Папийон — да. Встречал на улице. Его все знают. Говорят, он террорист. А больше ничего не знаю».

Третий, Журма, заявил, что, когда Гольдштейн вышел из больницы, куда заходил с Дори, он сказал: «Это мой друг, сомнений нет». Но ведь до того, как он заходил туда, он не был в этом уверен, верно?

«Комиссар:

— Вам знакомы человек по имени Папийон Роже и человек по имени Легран?

— Да, Папийона знаю. Часто болтается в районе Пляс Пигаль. Последний раз видел его месяца три назад».

Примерно то же заявил и четвертый. Он не знал Леграна, а вот Папийона знал, но с чисто внешней стороны.

В первом своем заявлении мать тоже подтвердила, что ее сын называл Папийона Роже.

Итак, до сих пор все было ясно и однозначно. А потом вдруг начались какие-то грязные закулисные игры. Причем все свидетели давали показания по доброй воле, никто на них не давил, не угрожал, никто ничего им не подсказывал.

Короче, до того, как произошла трагедия, Ролан находился в «Клиши», где все остальные посетители были ему незнакомы, несмотря на то, что играли с Роланом в карты, что довольно странно. Так и остались неизвестными до самого конца.

Кроме того, Легран был последним, кто выходил из бара, и выходил он оттуда один, так утверждала его девушка. Никто за ним не заходил. И вот вскоре после того, как он вышел из бара, в него стрелял какой-то неизвестный, имя которого, как он утверждал на смертном одре, было Папийон Роже. Человек, пришедший сообщить Нини о несчастье, был также ей незнаком, кстати, он так и остался неизвестным. Однако именно он посадил Леграна в такси вскоре после того, как прогремели выстрелы, и не поленился пройти пешком вслед за такси до бара, куда шел сообщить Нини. И этот, такой важный, самый, можно сказать, главный свидетель, так и остался неизвестным, несмотря на то, что принадлежал к преступному миру (это доказывало его поведение), и на Монмартре его знал каждый встречный и поперечный. Странно…

Третье: Гольдштейн, ставший главным свидетелем обвинения, не знал, кто именно был ранен, и пошел в больницу это выяснять. И единственное, что было известно о Папийоне, это то, что звали его Роже и что, по слухам, он был террористом.