Вадим Козин: незабытое танго

Поток прибывших в Магадан гостей к Козину резко увеличился. Еще до моей передачи к Вадиму Алексеевичу приходили в основном артисты, поэты, приезжавшие в Магадан на гастроли. Затем бросились журналисты. Статьи о Козине появлялись в газетах и журналах. Не обошло его вниманием и столичное телевидение. Уговорил сняться прилипший к нему один известный тогда журналист. Козин нехотя согласился. Ему в те годы было уже глубоко за восемьдесят. И вот поставили его у подъезда собственного дома, напялили на голову малахай, а на ноги валенки. И стоял он у подъезда, что-то напевая под нос, приплясывая и хлопая в ладоши, словно выживший из ума старик. Таким «полудурком» он и появился в одной из передач журналиста. Увидев все это, я подумал: уж не напрасно ли несколько лет назад отобрал я Козина у немощной кошечки, чтобы потом следом за мной в Магадан бросились спекулянты его славой и всенародной любовью?

А кошечка Чуня пережила не только мою съемку, но и немало других, которые после моей были в квартире № 9 дома 1 по Школьному переулку в Магадане. Прожила она еще около года.

Ритуал чаепития

В Магадан в последнее время стало меньше приезжать гостей[27]. Местная филармония, лишившись большей части дотации, зарабатывать сама пока не научилась. Гастролеры же заламывают астрономические суммы. Поэтому в Магадане в последние годы и образовался некий культурный вакуум, который и почувствовал Вадим Алексеевич.

Вадим Козин в магаданской квартире. 1980-е

Что же касается одиночества, неблизкие друзья не всегда рискуют побеспокоить старого артиста, да и близкие могут услышать по телефону – а предварительный звонок – непременное условие визита – капризный отказ. Зато уж если ты попал в квартиру номер девять, – ты обласкан, накормлен и напоен. Маэстро очень трогателен в своем гостеприимстве:

– Сейчас будем пить чай, у меня индийский. Хотите кофе? У меня бразильский. У меня и сахар есть, и конфеты шоколадные.

С шоколадными конфетами недавно вышел небольшой конфуз. В Магадане они страшный дефицит, но Вадиму Алексеевичу кто-то где-то достал килограмм. Козин набил конфетами карманы и отправился в театр. Всех, кого встречал, угощал. Все принимали с благодарностью. Но произошла осечка. Маленькая девочка наотрез отказалась брать конфету от «незнакомого дедушки, мама не велела». Козин расстроился до слез, долго ходил за ней, да так и не уговорил. И целую неделю потом вспоминал этот случай с горькой усмешкой: «Всё, не знают Козина в Магадане. Дети боятся у Козина конфетку взять. Пора Козину на Марчекан!» (На Марчекане находится городское кладбище.) Еле-еле отговорили старика помирать.

А в квартире номер девять своим чередом проходит ритуал чаепития. Вскипает наконец капризный чайник, заваривается чай, достаются стаканы и подстаканники, хозяйский – с изображением Большого театра. Обязательно подается чистое полотенце – протирать стаканы. Иногда, впрочем, на столе появляется «коктейль адмирала Макарова» – красивая иностранная бутыль с загадочным корешком внутри и с не менее таинственным содержимым. Рядом с ней выстраиваются стопки и непременные рыбные консервы. «Их даже Мосик кушает, – говорит Вадим Алексеевич, – а мой кот всякую дрянь есть не станет!» Еда для Мосика разогревается тут же, на абажуре настольной лампы, и роскошный черно-белый семилетний зверь с большим удовольствием принимает участие в совместной трапезе. Потихоньку разгорается скромное застолье.

Вот почему я снова и снова звоню Вадиму Алексеевичу. Получив очередное приглашение «на чай», иду в гости. И мы говорим, говорим… о политике! Но обязательно наступает момент, когда хозяин грозно заявляет:

– Всё! Опостылела эта идеология! Давайте послушаем Козина!

И включается магнитофон, и звучат «Снился мне сад», «Прощай, мой табор», «Всегда и везде за тобою», «Смейся, смейся громче всех», «Любушка». Маэстро слушает пригорюнившись! Но вот запись кончилась.

– Ну что? Мог Козин петь? То-то!

И хотя никто не возражает, наоборот, все присутствующие долгом своим считают сказать комплимент, на лице Вадима Алексеевича воинственное выражение. Он готов спорить, отстаивать свое искусство до последней капли крови. Не найдя достойных оппонентов среди гостей, маэстро вдруг «выдает»:

– Меня Екатерина Фурцева, министр культуры, притесняла. А я ей заявил и письмо послал: я, дескать, песни сочиняю и пою их, а вы что делаете?! И в конце письма написал: обязуюсь жить и петь до двухтысячного года, а вы в своем кресле до двухтысячного усидите?! Резковато, конечно, но ведь оказался прав! Я – вот он! Жив, здоров, пою, сочиняю – тьфу-тьфу-тьфу, – а где она? То-то же.

И я ухожу от певца успокоенный, умиротворенный, и мне, честно говоря, наплевать, что в данную минуту решают наши парламентарии.

♦ Эдвин Поляновский[28]: