Вадим

— Да, — просто ответила женщина. Снова откинула прядь волос с лица.

Маша взглянула на Вадима со значением; он не смог придумать ничего достойного. Он только отметил про себя: телодвижения этой потенциальной няни были медленными настолько, что наблюдать за ними было почти невыносимо.

Тогда Маша взяла сына и опустила его на пол перед женщиной. Та поняла, что следует показать себя в действии, и сказала, не шелохнувшись:

— Мы с тобой подружимся, да. Ты во что любишь играть?

Илюшка застеснялся и спрятался за маму.

Маша увела кандидатку и вернулась.

— Ну как?

Вадим ответил:

— Не фонтан… Толстая, неповоротливая и ленивая… Как такую к маленькому ребенку… Неумная… У нашей Зинаиды Филипповны два высших. А что, у нее жених состоятельный?

Маша пожала плечами:

— Да нет, не очень. Любовь… Я сейчас вторую приведу.

Второй оказалась сухонькая миниатюрная женщина, пожилая и изможденная, черноволосая и черноглазая, в сером бесформенном платье. Она поозиралась на обстановку комнаты и сразу заговорила сама:

— Здравствуйте, меня зовут Татьяна Григорьевна. Я няней никогда не работала. Но детей нянчить, конечно, приходилось. Своих двое, да и чужих подкидывали. Я очень работящая, я прямо без дела сидеть не могу. Если ребеночек спит, я сразу постирать, приготовить, убраться. И ребеночек ваш мне сразу понравился, такой замечательный. Так что я бы с удовольствием у вас работала. Образование у меня высшее, техническое.

— А вы где работали?

— Да где только не работала… Долгое время по специальности, инженером… А потом военным корреспондентом в Чечне…

Маша приоткрыла рот. Татьяна Григорьевна продолжила, не смущаясь:

— Я родилась и выросла в Грозном. Но сама я русская, и мы с семьей перебрались сюда. Столько горя и смерти видела, но теперь все, слава Богу… Новая жизнь.

После того как женщина переместилась в другую комнату, Маша вздохнула:

— Да, насчет Грозного я не знала…

Вадим сказал:

— Да ладно… у людей в жизни всякое бывает. Она ж не виновата, что там родилась. Вообще женщина порядочная, видимо. Но няня, конечно, должна быть совсем с другим резюме.

Маша подумала:

— Может, попробуем, оставим ее на ночь сегодня? Может, она хорошая… Мы с Димой хотели вечером в «Джусто» пойти…

— Как скажешь.

Дима зашел около десяти. В свитере ярко-лимонного цвета и позолоченной новой оправе, сделавшей его солидней и старше. В отличие от старой, с носа она не сползала, и поправлять ему теперь было нечего. Но он продолжал рефлекторно тыкать себя в нос и делать вид, что почесывает его. В этой связи Вадим вспомнил интересный жест Славика, который он давеча заметил. Славик, видимо, страдал легким насморком и вытирал под носом следующим образом: подносил ладонь тыльной стороной к ноздрям и прокручивал ее наружу, вытирая лишнее последовательно всеми пятью пальцами, принимающими некое подобие веера. Это был очень быстрый и легкий жест: кр-р-руть. Даже, в некотором роде, элегантный. Во всяком случае, Вадим ничего подобного раньше не видел.

Дима поздоровался и, пока Маша собиралась, сидел на кухне. Илюшка спал; Татьяна Григорьевна все уже перестирала и перемыла и теперь вдруг пришла на кухню с пачкой бумаг и брошюр в руках. Присела рядом с Димой, представилась:

— Здравствуйте. Я Татьяна Григорьевна, новая няня ребеночка. Вас как зовут? Дмитрий, очень приятно. Чайку не хотите? Нет?

Она оправила платье, надетое только что, специально для гостя. Все в оборках, с крылышками, из яркой ткани в крупный цветок. Под платьем — водолазка дикого цвета фуксии.

Татьяна Григорьевна разложила свои богатства и начала их показывать Диме. Тот, немного осатанев, таращился на нее, но вежливо слушал.

— Вот смотрите. Это моя статья в нашей грозненской газете о погибшем вертолете. Боевики сбили его, и никто не мог пройти, забрать тела… Они обстреливали все вокруг. А я пробралась первая, притворилась бабкой-чеченкой… Все там осмотрела и написала. Написала, почему слабая женщина прошла, а наша армия — не может? Что, так и будут тела наших сыновей там гнить… Они потом меня даже преследовали. Полковник там один посылал за мной — пиши, говорит, опровержение… А это о беженцах, как они там живут, бедные. Вот, видите, детишки — я сама фотографировала. Голодные, грязные.

Дима кивал и старался делать заинтересованное лицо.

— Ой, вы бы только знали, какая там жизнь… И чего только мы не перевидали… У меня у самой полсемьи погибло. Два дяди, брат, двоюродные братья… И есть нам было нечего. Порой картошки нароешь замерзшей, отваришь — без соли, без масла — и то радость… А как мне приходилось под пули лезть, чтоб репортажи писать… Батюшки, один раз даже в ногу попало. Месяц лежать пришлось… Так я переживала не то, что нога болит, а что не могу туда, на передовую… писать…

Вадим наблюдал из соседней комнаты с интересом. Маша же, когда появилась, обрадована совсем не была. Шепнула ему:

— Жизнь ее, надо думать, была слишком далека от столь прозаических вещей, как этикет. И своего места здесь она не понимает.

— Где же ей было учиться? — ответил Вадим.