Ваганьковский приют

От этих мыслей ему стало душно. Он прошелся по комнате, остановился у окна. Неужели он в ней так ошибся? Какую роль во всей этой истории отводила ему? Он резко обернулся и снова подошел к книжной полке. И у самого края увидел себя. Пластилиновая фигурка человека в домашних тапочках и белом свитере со склоненной головой. Взгляд отрешенный. Вот и пятна заметны на свитере, а на полу осколки разбитой вазы. Все очень натурально. Все до мельчайших деталей, даже ногти на всех пальчиках видны. Его тоже слепила Катя.

Валентин моментально вспомнил тот день, когда расшумевшаяся Рита в ярости ударила об пол его подарок – хрустальную вазу. И вот он застывший, стоит как изваяние. Как истукан. Под ногами осколки стекла.

Стало быть, и ему Катя нашла место в своем пластилиновом царстве. Какое? Решила поместить среди экспонатов, которые предназначались для миниатюрного музея преступников? Ерунда. И все же, с какой целью слепила его? Хотела ворожить, причинить ему зло?

Нет-нет, все это чепуха. Не могла она так поступить. Какая была ей от этого польза? У них у обоих появилась общая цель. И она охотно подключилась к его работе. Нет, она не фальшивила. Не было в ней этого. Тут было что-то другое. Совсем другое. Более сложное и недоступное его мужскому разуму. Он столкнулся с каким-то особым женским состоянием, которое объяснить невозможно. Одно ясно: он совершенно не знал внутренний мир Кати. Она была ему все-таки чужой. И душу полностью не раскрыла.

Он снова взял папку, из нее неожиданно на пол посыпались цветные фотографии – Катерина с распущенными волосами, руки перед собой, на пальцах золотые кольца с камнями. Он стоял, смотрел сверху на них, потом нагнулся, собрал, стал более внимательно рассматривать и вообще перестал здраво рассуждать. Что-то в облике Кати показалось ему теперь злым, нетерпимым. И взгляд ее зеленых глаз настораживал, тревожил. На фотографиях она выходила действительно чужой, непонятной. Такую Катю он не знал.

На него навалилась усталость. Хватит ему оставаться в ее комнате. От сладковатого запаха, от всех этих несуразных впечатлений, переживаний у него голова пошла кругом. Ему захотелось побыстрее выйти на улицу, глотнуть свежего воздуха и поскорее прийти в себя.

На Большой Ордынке машины двигались сплошным потоком. Прохожие столпились у пешеходного перекрестка. В воздухе пахло гарью, у него запершило в горле. Куда теперь? На Рижскую или лучше в Склифософского, узнать как там Катя? Может быть, она пришла в себя, выяснить бы, что с ней произошло, это снимет с его души тяжесть. Он понял, что не сможет ехать ни в метро, ни двигаться пешком. Сил у него просто не было. Он поднял руку и остановил какую-то машину. Попросил отвезти его в больницу.

В палату его не пустили. Женщина из регистрационной службы, которой ему удалось незаметно всучить тысячу, специально ходила в палату, а потом сказала ему, что состояние Ледич по-прежнему крайне тяжелое. Она без сознания. У нее глубокое отравление какими-то ароматами или дымом и еще каким-то непонятным алкогольным напитком. Ей сделали промывание желудка, взяли анализ крови, у нее капельница, сейчас в палате у нее дежурит медсестра. Теперь состав пищи, а она почти весь день ничего не ела, пошел в лабораторию, значит, остается набраться терпения и ждать. Пройдут сутки, прежде чем результат будет готов. Так что ему лучше позвонить завтра.

– В какой она палате?

– Номер восемь, – ответила женщина. – Позвоните лучше завтра. Сегодня едва ли наступит улучшение. Ей надо поспать, отдохнуть.

– А если я позвоню вечером…

– Нет, не стоит. Звоните завтра, и я вам все скажу, – доверительно произнесла женщина. – Если врач разрешит, то организую с ним встречу, он вам все сам скажет.

Валентин шел по Сухаревской площади, свернул на проспект Мира, потерянно двигался, одна оболочка, тело, лишенное жизни, плохо соображал, куда идет и зачем. Он впервые ощутил себя совершенно одиноким, бесполезным, никому не нужным. Рушились все его начинания, планы, идеи. Человек, которому он полностью доверился, на которого возлагал свои надежды, внезапно исчез. Растворился, как дым, вызвав в его душе полный сумбур.

Он прошел мимо книжного магазина, мимо гастронома, мимо дома номер 12, где когда-то проживал знаменитый Яков Вилимович Брюс, о котором ему с упоением рассказывала Катерина, шел мимо тех мещанских переулков, которые так любила Рита. Все мимо, мимо.

Вот наконец и его угловой дом на Рижской. Над проспектом взметнулась новая эстакада. Ее появление означало только дополнительный шум и автомобильную вонь. Он завернул за угол, вошел во двор. В лифт заходить не стал, поднялся пешком. И тут у двери, к своему удивлению, увидел сидевшую на корточках Веронику. Лицо у нее было бледное. Она ждала его? Зачем?

– Ты чего?

– Я пришла к тебе.

– Что-нибудь случилось? – сухо спросил он.

– Хочу отдать долг.