Вагон

На воле мне удалось найти Петра Ващенко, Агошина и Фролова. (С Володей, ты знаешь, наша дружба не обрывается даже на день.) Фетисов сам разыскал меня, когда вышел на свободу. Мякишев после освобождения недолго пожил (конечно, в Москву ему не удалось вернуться).

— А Зимин?

— Зимин и Дорофеев сгинули в тайниках 1937 года.

Каждому из нас после лагеря пришлось начать жить сначала, заново родиться. Новый паспорт, новый профсоюзный билет. Трудовой стаж и трудовая книжка — с самого начала. Жаль, метрики не обновили — неплохо бы и счет годов завести новый.

Спустя много времени Володя Савелов и Агошин снова вступили в партию. Миша Птицын вернулся на завод и со временем стал членом партии. Фетисов добился реабилитации. Фролов, Петро и я поныне беспартийные. Приобщив нас к думам и действиям маленькой группки комму-нистов, Зимин хотел сделать нас, молодых, целеустремленнее и сильнее. Мне думается, он своего добился — спасибо ему. Никто из нас потом не подвел его.

Так уж вышло у меня в жизни, что я не вступил в партию, в мою партию, которой я предан с малых лет, с первых политических уроков отца.

Ты ведь знаешь, многие удивляются, узнав, что я беспартийный. На вопросы «почему» отвечаю правду: мол, поздно. Разве вступают в партию в мои годы? А раньше не получилось. Не будешь же рассказывать каждому длинную одиссею.

Но об одной попытке я хочу рассказать тебе. Это было в 1952 году, незадолго до нашего с тобой знакомства. Мне тогда показалось, что все передо мной открылось. Видно, возвращение в Москву вскружило голову. Одним словом, решился. В заявлении, автобиографии и анкетах ничего не утаил. Товарищи порадовали меня хорошими рекомендациями. Я подал документы и стал ждать. Надо ли говорить о моем волнении?

Однажды в поздний вечерний час пришел мой школьный и заводской друг Боря Ларичев (он же один из рекомендующих):

— Я пришел тебя предупредить.

— Догадываюсь, Боря. Лучше молчи.

— Нет, слушай. Нашлись люди, пожелавшие испортить твой праздник. Потрясают анкетами и автобиографией, возмущаются: «Как он посмел? У него пятно!» Словом, меня приглашали для внушения.

— Понял. Я верну рекомендацию.

— Рекомендацию я не взял у них и у тебя не возьму. Буду всюду ее отстаивать, говорить правду. Я знаю тебя с детства — ты коммунист всю жизнь.

— Спасибо. Ты друг…

— Спасибо ни к чему. Я пришел объяснить: предстоит борьба. Время трудное, снова накатила волна подозрительности и недоверия. Демагоги и ловкачи торопятся нажить свой неправедный капитал.

— Все ясно. Завтра заберу документы.

— А я убежден: надо бороться. Ты не один, слышишь? Вот моя рука, я буду рядом. Давай бороться, Митя.

Я не смог бороться. С кем? Мой праздник мог обернуться трауром. Да, трауром. Если б случилась неудача, она была бы последней, я бы не смог жить дальше. Решил про себя: новых попыток делать не буду, останусь беспартийным до конца дней. Мой закадычный друг сказал: ты коммунист всю жизнь. Вот и буду всю жизнь коммунистом без партбилета.

ПОЖАЛЕЙ СЕБЯ, ИГОРЬ!

Наш староста и мой друг Володя Савелов приложил свою тяжелую руку сразу к двум обита-телям вагона. У пострадавших были и синяки, и шишки, и разбитый нос. Не было только жалоб, оба «приняли» плюхи без возражений. Не зная причин гнева старосты, удивленный Зимин взялся его урезонивать. Володя почему-то отмолчался и, темнее тучи, забрался на свое место.

Я растянулся рядом, дипломатически не начинал разговора. Опять разбередил еще незажив-шую руку, она заныла.

— Дураки, — наугад сказал я, поглаживая плечо.

— Уроды, — сердито поправил меня Володя. Всегда спокойный, он весь кипел. — Убью, если еще раз поймаю!

Свою угрозу он произнес достаточно громко. Из его реплик, выжатых сквозь зубы, я узнал: наш староста накрыл урок Костина и Мурзина за кражей продуктов из общественного пайка.

— Почему не объяснил Зимину? Он думал, что ты просто подрался. И огорчился.

— Противно! Ведь мы их кормим, сволочей!

Меня поступок блатных тоже вывел из себя, я готов был добавить им свою порцию лещей. Мы так костили и ругали стервецов, что проработка вскоре сделалась общей.

— Вот слышите, Володя, вопрос-то общественный, всех нас задевает, — с укоризной сказал Зимин. — Кулаками его не решишь.

— Чем же его еще решать? — удивился Володя. — Бить их надо до смерти! Единственное решение.

— Братики, ведь они же не люди. Володя прав! — поддержал старосту кроткий Ващенко.

— Жрать им не давать. Ослабнут и забудут про воровство!

Предложение Мякишева вагон встретил с удовлетворением, гоготом и солеными шутками. Зимин же и тут навел порядок. Морщась, он стыдил за похабщину, уговаривал:

— Бить не станем. Хлеб отнять не можем. А наблюдение крепкое установим. Будем лечить стыдом.

Как и всегда, с Зиминым невозможно было не согласиться. Один Савелов не согласился:

— Лечите их своим благородством, а я буду нещадно лупить. Таких уродов одна могила вылечит.

— Верно балакаешь, староста, мы с тобой согласны: фраерами и сявками нас не сделаешь.

Заявление Кулакова вызвало взрыв одобрения.