Вайдекр

— Мне поехать с тобой? — последовал робкий вопрос.

Этот невинный тон страшно раздражал меня в первые недели нашего путешествия, но затем я поняла, что Селия жертвует собственными желаниями в угоду мне, даже не задумываясь над этим.

Ее вопросы «Мне пойти в театр?» или «Можно мне посидеть после обеда с тобой и Гарри?» звучали довольно наивно. Она словно спрашивала: «Вы предпочитаете остаться одни или побыть со мной?» И мы с Гарри скоро поняли, что ответ, каким бы он ни был, не обижает Селию.

— Не надо, — ответила я. — Лучше приготовь чай для Гарри, когда он вернется. Ты же знаешь, слугам не удается такой чай, как он любит. Я скоро приеду.

Она не настаивала на своем и проводила меня улыбающимся, любящим взглядом. Я уселась в ландо, сохраняя спокойное выражение лица, но едва мы отъехали от окон отеля, как я опустила на лицо вуаль и разрыдалась.

Я погибла, погибла, погибла. У меня нет пути к спасению. Моей первой мыслью было рассказать Гарри о том, что случилось, и вместе подумать, что делать. Но какой-то мудрый инстинкт удержал меня от признания, которое потом было бы невозможно забрать назад.

В прежние дни дома я первым делом побежала бы к Мэг, матери Ральфа, известной в наших краях ворожее. Но сейчас я с содроганием отбросила воспоминания о ней. Как всякий деревенский ребенок, я знала, что все девушки, попавшие в беду — либо обольщенные женатым человеком, либо обманутые парнями, — со своими затруднениями обращаются к подобным знахаркам и к помощи их полуядовитых трав.

Без сомнения, в этом сонном французском торговом городке тоже жила подобная умная женщина. Но как я могла разыскать ее, без того, чтобы вся округа и каждый проезжий англичанин не начали сплетничать? Случайная оплошность, невезение, неопытность моя и Гарри, и вот все мое будущее отравлено этим растущим внутри меня отвратительным семенем.

Кучер обернулся ко мне за дальнейшими указаниями, и я нетерпеливо велела ему ехать дальше за город. Он кивнул и щелкнул кнутом, не переча эксцентричной англичанке. Наше ландо покатилось дальше, и скоро дома уступили место маленьким коттеджам, окруженным небольшими садиками. А потом и они кончились, сменившись в свою очередь бесконечными рядами виноградников.

Я с жалостью смотрела на эту монотонную холмистую местность, так не похожую на мою родную Англию, с ее холмами, яркими зелеными лужайками и чудесными буковыми дубравами. Здешние же холмы были словно выровнены, и каждый их дюйм занимали однообразные виноградники, лишь изредка прерываемые крестьянскими наделами. Вероятно, кому-то и было приятно гостить в этой стране, путешествуя по пыльным дорогам, но жизнь бедняков казалась мне здесь невообразимой. Наши батраки жили далеко не зажиточно — в противном случае это означало бы, что мы с Гарри им переплачиваем, — но их жизнь не шла ни в какое сравнение с жизнью крестьян во Франции. Мы с Гарри многому научились во время этого путешествия, встречаясь и беседуя с крупными землевладельцами и часто поражаясь тому, как мало они интересуются своей собственностью. Из этих бесед мы поняли, что процветание Вайдекра покоится на сочетании новых методов хозяйствования и упорного труда наших работников.

Вдруг приступ ностальгии буквально пронзил меня, и я подумала о том, как хорошо было бы сейчас оказаться дома, а не здесь, в этой чужой и горькой стране. Внезапно эта боль вылилась в одну ослепительную мысль, такую яркую и блестящую, что я выпрямилась с легким восклицанием, весьма удивившим кучера. Я отмахнулась от его вопросительного взгляда и невольно прижала руки к животу. Ведь ребенок во мне — тот самый, которого я только что назвала отвратительным семенем, это наследник Вайдекра. Если это мальчик, а я точно знала, что это мальчик, то я ношу будущего хозяина Вайдекра и мое место всегда будет рядом с ним. Ибо это я — мать сына сквайра. Мой ребенок будет хозяином имения.

Я сразу же почувствовала себя по-другому. Моя обида растаяла. Я постаралась устроиться поудобнее, чтобы не повредить растущему драгоценному сыну.

Опять мне пришла в голову мысль рассказать Гарри и о его сыне и наследнике. Но некий голос снова предостерег меня от этого. Гарри был моим, полностью моим, и наше путешествие доказало это. Каждый вечер, когда с наступлением темноты слуги зажигали в наших комнатах свечи, его глаза обращались ко мне, и, казалось, он не видит ничего, кроме блеска моих волос и выражения моего лица. Селия, чувствуя себя лишней, поднималась и оставляла нас одних. Все вечера и ночи были моими и только моими, мы наслаждались друг другом долгими часами и засыпали в объятиях друг друга. Днем, разумеется, мне приходилось делить Гарри с Селией, и я не могла предотвратить некоторую близость, которая возникла между ними.