Вакансия

Кусты, раскинувшиеся под крайними соснами, зашелестели, и вниманию Дорожкина предстали две фигуры. Одна принадлежала высокому существу, обладающему абсолютно человеческим, открытым, даже изящным лицом; все остальное скрывалось под длинной зеленоватой хламидой. Другая была человеческой вся, но ее человечность казалась шутейной, игрушечной. Пухленькие красноватые щечки окружали пухленькие же губки над круглым подбородком. Из-под длинных ресниц смотрели настороженные глаза, над красноватым лбом торчала щетка непослушных волос. И все тело второго гостя было точно таким же, округлым, крепеньким, красноватым, по крайней мере, все, что не скрывалось меховой жилеткой на голое тело и короткими меховыми штанами.

— Здрасте! — поклонился камню маленький и плюхнулся напротив Дорожкина, взъерошив волосы ухватистой пятерней. — Грон — это фамилия. Звать же меня Ша. А длинного зовут Й. Не, вообще-то у него длинное имя, но из приличных звуков только — Й. А Ска — это фамилия. Раньше как-то без фамилий обходились, а тут что-то проняло, да. Заразное это дело оказалось. Все теперь фамильничают.

Высокий кивнул и занял место рядом с маленьким, хотя присел он или замер, Дорожкин так и не понял. Впрочем, он даже размышлять об этом не стал, хватило уже того, что абсолютно человеческое и даже красивое лицо высокого было в полтора раза больше лица обычного человека.

— А Ф не выйдет, да, — махнул короткой ручкой Грон. — Вэй-то тоже фамилия. А зовут Ф. Только не Фэ, не Фу, не Эф, а Ф. Да. Такое имя, да. Он, правда, говорит, что В его зовут, но на самом деле-то мы знаем… Он не боится, нет. Но у него так принято. Как нового человека увидит, два дня стесняется. Там стоит, за елками. Причем если двух новых увидит, то один день стесняется. Ну а больше двух, так сама наглость. Вовсе не стесняется. Ничего, я ему принесу перекусить. В стаканчик отолью да в туесок соберу чего, да.

— Тайный народ старается по трое ходить, — объяснил Дир.

— А как же еще? — удивился Грон. — Знамо дело, один работает, один спит, один караул держит. Заодно и стесняется. По трое и надо. Опять же, если сообразить что…

— Рот закрой, — посоветовал Дорожкину Шакильский. — Неприлично так рассматривать гостей.

— Ты себя вспомни, да, — посоветовал Грон, жадно оглядывая угощение. — Еще шире рот разевал, когда тебя сюда Дир первый раз привел, да. Тогда, правда, вся поляна еще наша была, а теперь только край…

— Скоро и края не останется, — пробурчал Дир и подмигнул высокому. — Давай, что ли, Ска. Чем порадуешь?

Полы зеленой хламиды раздвинулись, и оттуда показалась столь же огромная, как и лицо, рука. Показалась и исчезла, а на камне появился сплетенный из лыка коробок, в котором горкой лежала крупная и свежая земляника и торчал пяток деревянных ложек.

— Как это? — удивился Дорожкин.

— Наш человек, да, — тряхнул головой маленький. — Тому, что из леса два урода вышли, удивился, но не шибко, а на спелую землянику в ноябре глаза настежь распахнул.

— Напрасно ты так, Шанечка, — мягко заметил высокий. — Я, к примеру, себя уродом не считаю.

— Вот ведь, — всплеснул руками маленький. — Теперь я Шанечка. Пользуется, гад, что я к его однобуквию никакого суффикса присобачить не могу, а с приставками только похабщина получается.

— Я не в обиде, — улыбнулся высокий. И Дорожкин вдруг почувствовал, что этакое гигантское человекоподобие кажется ему еще более ужасным, чем любое возможное и невозможное чудище.

— Ладно, — крякнул Шакильский, избавив коньячную бутылку от пробки. — Сначала выпьем, потом разговоры будем разговаривать. С этого начнем или с Лизкиного пойла?

— Давай с желтенькой, да, — шмыгнул носом маленький. — Чтобы градус потом не снижать. Лизкина-то к водке в полтора идет? А эта к одному или как?

— Сейчас и увидим, — заметил Шакильский, и скоро стаканчики захрустели в крепких ладонях.

Коньяк обжег горло, Дорожкин тут же схватился за ложку, сыпанул в рот порцию свежей земляники, подбил ее пирожком с капустой и в пару секунд уверился, что город Кузьминск и его окрестности не самое плохое место на земле.

— Это точно, да, — хохотнул маленький. — Нет, ты не думай, я мысли не читаю, но самое главное схватываю. Вот когда тут в первый раз сидел Санька Шакильский, он о другом думал. У него тогда обычная двустволка была, так он сидел тут, выпивал с нами и размышлял, положит ли меня и Ска с двух серебряных жаканов, если мы клыки покажем, и не наваляет ли ему после этого Дир.

— И навалял бы, — подтвердил Дир, закусывая пирожком.

— И положил бы, — рассмеялся Шакильский.

— Так что все нормалек, да, — рыгнул маленький и потянулся к Диру. — Дирушка, а ну-ка рубани мне колбасную попку. Я колбасные попки страсть как люблю. Да не снимай скорлупу, сам отшелушу.

— Ну? — посмотрел на Дорожкина Шакильский. — Что скажешь, парень? Где тут у нас заповедник?

— Подождите… — Дорожкин потер виски ладонями. — Я правильно понимаю, что за спиной у меня граница Кузьминского… заповедника. А дальше Завидовский заповедник?

— Неправильно, — не согласился Дир, и тут же закатился в хохоте маленький, улыбнулся высокий, хмыкнул Шакильский.