Вакансия

Что-то тянуло его. Что-то тянуло его вниз, к земле. Тянуло так тяжко, как будто вся эта же земля была приклеена, прибита, приживлена к его груди. Он расстегнул карман рубашки, вынул пакетик с волосками, лоскут савана.

— Спички есть?

— Есть, — потянул со спины рюкзак Тюрин. — У хорошего хозяина все есть.

— Если они еще будут здесь гореть, — усомнился Шакильский.

— Вот и проверим, — открыл коробок Дорожкин.

Спичек было много. Дорожкин с усмешкой вспомнил фильм[77], в финале которого фигурировала последняя спичка, чиркнул, удержал слабый огонек, поднес к нему лоскут савана. Ткань не горела. Она пропускала пламя сквозь себя, как будто пламя было фокусом, обманом.

— Асбест, что ли? — не понял Урнов. — Я трубы им изолирую, когда печки кладу. Непохоже на асбест.

— Кровь нужна, — негромко проговорил Дир. — Живое горит. Мертвое горит только вместе с живым.

— Разве кровь горит? — удивился Гена. — В книжках такого нет. Кровь кипит, стынет в жилах, бьет в голову, льется, запекается даже, но горит…

— Нож, — попросил Дорожкин.

— Осторожно, очень острый, — пробурчал, вновь тревожа рюкзак, Тюрин.

— Это хорошо. — Дорожкин посмотрел на собственные ладони. Шрам у мизинца правой руки — ткнул себя ножничками в младенчестве, сам не помнит, мама рассказывала, стригла сыну ногти, отвлеклась, не углядела. И вроде на руках сидел. Шрам на мизинце правой — панариций. Только когда палец раздулся, как сарделька, комбат отправил молодого солдата в медсанчасть. Фельдшер резал рану без наркоза, потом запихивал в нее резиновый жгут, чтобы гной отходил. Шрамы на ладони левой руки от разного: один при падении в школе о ледышку, второй о консервную банку в чулане, третий вообще неизвестно откуда. Больно, зато как классно шипела перекись на ранах в медпункте. Шрам на запястье… Ладно. Все равно придется левую резать. Мало ли…

Нож и в самом деле был острым. Вроде едва коснулся ладони, и вот уже капли крови побежали по лезвию, упали на землю, на ткань савана.

— Ой! — закрыла лицо руками Еж.

— Сейчас, — достал еще одну спичку Дорожкин.

Лоскут вспыхнул тут же. Затрещал, заметался язык пламени без дыма, без запаха, вырвался из рук, упал на сырую землю, и вот уже запылала сама земля, занялась мгновенно пламенем, как горит сбитый ветром к бордюру сухой тополиный пух. Разом подались назад спутники, и вовремя: под ногами опрокинулась, осыпалась земля, разверзлась бездной пропасть. На крутом обрыве, на закраинке, заскрипела под каблуками мертвая трава. Небо обратилось такой же пропастью, наполнилось черными облаками, скрывая холодный красный сгусток. А ниже, там, где только что бушевало пламя, зияло под тлеющими костяками и обрывками сгоревшей плоти что-то огромное и страшное, которое дышало и смотрело на Дорожкина и его друзей так же, как на него смотрели они.

— Вот он, паразит! — просипел с ненавистью Шакильский и раз за разом передернул затвор ружья. Выстрела не последовало.

— А вот дуста-то я не взял, — пробормотал Тюрин.

— Женя! — заорал Дорожкин. — Катя!

— Дорогой, — испуганно прошептал Угур, — у тебя что-то с глазами.

— Инспектор, — неуверенно хмыкнул Урнов, — зачем тебе спички? Ты только посмотри — оно само загорится. У тебя в глазах огонь.

Дорожкин вытащил из кармана пакетик с волосками, которые сияли сквозь полиэтилен золотом, разорвал пленку, положил их на ладонь, дунул и ровно одно мгновение различал желтые полукольца, пока жар из пропасти не зажег их. И в тот же миг он услышал вскрик.

— Там! — хором закричали Шакильский и Дир, но Дорожкин уже летел в пропасть. Он прыгнул.

— Как ты догадался? Разглядел? — спросила Маргарита. Ее не было. Был только голос. Дорожкин уже летел вниз, летел камнем, но он был уверен, что у него есть время на этот разговор.

— Нет. — Это было очень удобно — говорить, не произнося слов. — Я же логист. У меня рапорт Перова, написан с его слов женой. Почерк жены и почерк Катерины Ивановны на приглашении сходятся. Так что без обмана. Там, конечно, бред написан. О ходе эксперимента. Перечислены все те, кто собрался в ангаре. О том, как эксперимент провалился и случилась катастрофа. О том, что двоих работников засосало внутрь, и о том, что после этого вырвался зверь, который разорвал на части всех, включая и Перова. Была искалечена и его жена. Погибли все, кроме самого Перова, его жены, Неретина и Шепелева. Про Дубицкаса какая-то неясность… Впрочем, по рапорту осталось в живых трое. Причем Перов остался жив странно. Частично сохранилась речь, но сам он представлял собой набор кусков плоти, сложенных друг с другом. Да и сама Перова, судя по рапорту, не могла выжить, а уж детей иметь — точно.

— Тем не менее… — начала Маргарита.

— Тем не менее у них появилась дочь. Примерно в восемьдесят пятом году. Поздновато, сразу скажем. Я готов был подумать о чем угодно, но она очень похожа на отца. И еще она… она была какая-то ненастоящая. Над ней единственной не было никаких линий. Абсолютно никаких. И на тебе. Да и чем я рисковал?

— И на мне, — согласилась Маргарита. — А Неретин?