Вакансия

— Те самые, болгарские, «Ту-104»? — поинтересовался Дорожкин, присаживаясь на край скамейки. — Мне в деревне заказывали, что-то я не нашел прежних.

— Плохо искал, — выпустила кольцо дыма старуха. — Хотя кто знает. У меня-то запас. Как тебе городок?

— Хороший городок, только какой-то ненастоящий, — пожал плечами Дорожкин. — Мы корову-то искать будем?

— А чего ее искать? — снова пыхнула дымом старуха. — Корова ведь не курица, в окно не сунется. На заднем дворе у меня собака. Хорошая собака, поверь на слово. Такая только посмотрит на тебя — просить будешь, чтобы проглотила, не разжевывая. За курятником гуси. Забор. Да и ворота пусть и не на замке, а не умеючи не откроешь. На месте корова, считай, что на месте. Только подождать надо. Еще минут пять.

— Как же на месте? — не понял Дорожкин. — Ее же не было? Вы же по коровнику ходили, там нет никого!

— На нет и суда нет, а от прибытку жди убытку, — пробормотала старуха. — Ты раньше времени не трепыхался бы. Думаешь, сразу щуку за хвост ухватить? Нет, милок, ты сначала пескарями побалуйся, если воды не боишься, а там уж посмотрим…

— Так где корова-то? — вконец запутался Дорожкин.

— На месте, — уже спокойнее повторила старуха и посмотрела на Дорожкина с прищуром. — Тебе кровосос Лизку показывал?

— Какой кровосос? — не понял Дорожкин.

— Марк Эммануилович Содомский Лизку Уланову — дурочку с нимбом — показывал? — повысила голос старуха.

— Показывал, — после паузы пробормотал Дорожкин, которому в этот самый момент вдруг подумалось, что было что-то неприличное в том, как он разглядывал ту женщину в метро. — Показывал, потом еще щелкал зачем-то.

— Общелкался, смотрю, — крякнула старуха. — Если бы как надо щелкал, ты бы щелчков его не запомнил. Хотя… — она недоверчиво покосилась на Дорожкина, — … ладно, пробовать не буду. Лизку видел?

— Видел, — кивнул Дорожкин. — Правда, не заметил, что дурочка она.

— Дурость дурости рознь, — отмахнулась старуха. — Какой она тебе показалась?

— Да никакой, — засмущался Дорожкин. — Обычная женщина. Лет пятидесяти или чуть старше. Она невысокая, добрая по лицу, усталая такая. В платье. А над макушкой у нее это… светилось так.

— Это у нее бывает, — задумалась старуха. — Хотя моим глазом не разглядишь, но так не только глазом смотреть надо. А что насчет молодости? Хоть краем глаза не приметил в ней молодости? Гибкости девичьей, красоты, свежести?

— Так это… — вовсе заерзал Дорожкин. — Хотел представить, да не вышло.

— Это у Марка не вышло, — буркнула старуха и посмотрела на Дорожкина уже с интересом. — Или как раз наоборот. А ведь у нас тут в деревне Лизку все за молодку считают. Даже я уж забывать порой стала, что ей за девяносто выстукало да как она с лица. А когда-то мы с нею крепко… повздорили. Хотя нимб на башке у нее детишки деревенские не так давно примечать стали. Я не верила, думала, привирают, а Содомский сразу за нее ухватился… А ты, постреленок, все как есть разглядел?

— Откуда же я знаю? — пробурчал Дорожкин.

— Ладно, младший инспектор, младшее не бывает, — тяжело поднялась со скамьи старуха. — Я тебя знать не знаю, хотя уж донага разглядела, поэтому болтать пока не буду. Глазки у тебя вроде есть, да вот только тебе надо смотреть еще научиться. Знаешь ведь как, по одежке встречают, а когда одежку не видишь, так и встретить не знаешь как. Что толку, что ты исподнее зыркаешь? Ни голяка не оценишь, ни одежонкой не подивишься. К тому же взгляд взгляду как крыло поперек крыла. Видимое невидимое застит. Идет человек по пояс в воде, а вышел из воды — чудище непонятное. Не то твое разумение корчит, что ты видишь, а то, что невидимым остается. А Лизка что? Дурочка, одно слово. Давно уже дурочка. Ворожит, а что ворожит, самой невдомек. Морок в явь потащила, прилепила плотно, да не под всякий глаз. Да и то потащила, а потащила ли? И по своей воле ли? А ну как вовсе о том не думала?

— Что-то я совсем ничего не понимаю… — развел руками Дорожкин. — Вы как-то путано выражаетесь.

— А что тут непонятного? — скривилась старуха и прищурилась, разглядывая Дорожкина. — Тут народишко в основном на яблочко наливное любуется, а ты, дорогуша, мало того что яблочко насквозь без румянца сверлишь, так еще и зернышки в нем выглядываешь, а вкуса-то яблочка не знаешь. Понял?

— Нет, — честно признался Дорожкин.

— Тебя за какие доблести инспектором-то зачислили, убогий? — подняла брови старуха.

— Ну так это… — совсем растерялся Дорожкин. — Нимб разглядел, на какой-то… морок, что ли, не поддался. И на щелчки тоже.

— И все? — прищурилась старуха.

— И все, — кивнул Дорожкин. — Ну характеристики еще на меня собирали. Сказали, что подхожу.

— Кто сказал-то? — поджала губы Марфа.

— Адольфыч, — ответил Дорожкин.