Вакансия

– А ты мне начальник? – усмехнулся Ромашкин. – Я, брат, по особому графику тружусь сегодня. Завтра ж день рождения у Лерки Перовой, надо все устроить по высшему разряду. Так вот, твой покорный слуга в числе главных распорядителей. Ты номер художественной самодеятельности приготовил или как?

– Приготовил, – пробурчал Дорожкин, – попробую превратиться в белочку. Как думаешь, много для этого надо выпить?

Ромашкин со злой усмешкой остался за спиной, а Дорожкин перешел через дорогу, посмотрел на «Дом быта», снова отгоняя мысль о чем-то важном, но забытом, и остановился. Он не знал, что ему делать и куда идти. Попытки добиться того, чтобы в его папке исчезли имена Улановой и Козловой, никак не совпадали с его желанием отыскать пропавших. Да он просто не знал, что делать дальше. Разве только закрутить какое-то колдовство, ведь имелись же у него волосы и Козловой, и Улановой. И эти неведомые два золотых волоска. Но как это «закрутить»? Расставить свечи и повторить то, что уже было? И бросить волоски в пламя, надеясь, что это приведет к успеху? Но так даже Фим Фимыч не ремонтирует свою электротехнику, наугад тыкая в схему паяльником. А если эта схема еще и живая?

Что же делать? Дорожкин поднял воротник куртки. Что из его планов было жестко привязано ко времени? Сегодня в пятнадцать ноль-ноль предстояла встреча с Марфой Шепелевой. Завтра (если он доживет до завтра) – в девять утра институт. Завтра же в восемь вечера отправляться в гости к странной девице Перовой Валерии, которая, как понял Дорожкин, обитала на пятом этаже кузьминской гостиницы, чье краснокирпичное здание находилось на Озерной улице ровно через дорогу от озера и смотрело тыльной стороной на тыльную сторону дома Дорожкина. Правда, в приглашении не был указан номер, в котором должно было состояться празднество, но Дорожкин подумал, что такую приметную девицу администрация гостиницы уж поможет ему отыскать, тем более что ее день рождения праздновался в Кузьминске чуть ли не как престольный праздник. А потом? Что будет потом?

Отчего-то именно теперь возле входа в «Дом быта», на покрытой редким ноябрьским снегом улице имени прошедшей где-то даже не в этом мире Октябрьской революции, младшему инспектору управления безопасности города Кузьминска казалось, что потом уже не будет ничего. Но если действительно завтра после восьми вечера все, что связано с этим странным городом (а может быть, даже и сам Дорожкин Евгений Константинович), должно будет завершиться, закончиться, оборваться, то отчего он стоит вот тут на тротуаре и тупо пялится на вывеску «Дома быта»? А что ему было делать еще? Чего бы он хотел? Ясности и простоты? Внятных объяснений, куда делась Маргарита, куда пропала Женя и каким образом смогла проникать в его ванную комнату Шепелева? Или он просто хотел увидеть Женю?

Дорожкин поднял лицо к серому небу, в котором не было cirrocumulus tractus. Снежинки кружились над его лицом, словно не падали с неба, а возникали из воздуха и истаивали на щеках.

– Дорожкин! – раздался истошный вопль Мещерского от входа в почту. – Тебя к телефону!

– Кто? – закричал в ответ Дорожкин и побежал, заскользил по тротуару к Мещерскому, который ежился в толстовке на ступенях почты. – Кто? Мама?

– Может, и мама, – буркнул, ныряя за дверь, Мещерский. И добавил уже внутри помещения: – Только не твоя. Девчонка какая-то. Слушай, когда ты все успеваешь?

– Привет, – раздался в трубке чуть напряженный голосок.

– Привет, – обрадовался Дорожкин. – Женя! Куда вы пропали?

– Я тут… – вместе с напряжением в ее голосе почувствовалась и усталость, – недалеко. Я прошу вас быть осторожнее. Хотя бы до завтрашнего дня. А завтра или послезавтра я вас найду. Мне нужно поговорить с вами. Нет, вы не отменяйте никаких планов, они не имеют значения, просто будьте осторожны. Мне нужно вам кое-что рассказать. Я сама вас найду. Только не ищите меня.

– Женя! – попытался предупредить девушку Дорожкин, но в трубке раздались гудки.

– Тезка? – понимающе пробурчал Мещерский и покосился на соседку, которая старательно рисовала на лице губы.

– Вроде того, – пробормотал Дорожкин.

Он только что поговорил с девушкой, но вместо прилива сил чувствовал изнеможение.

– Знаешь, – снова покосился на соседку Мещерский, – а может, ну его? Что мы можем изменить? Да и как можно менять то, чего ты не можешь даже понять? Это просто такая аномальная зона. Скважина. Физический шиворот-навыворот. Понимаешь, когда все ходят в одежде наизнанку, тот, кто одет правильно, он не только выделяется, не только чувствует себя идиотом, он им становится. А потом… знаешь, мне бы не хотелось и самому оказаться в той толпе. Помнишь, ночью?

– Помню. – Дорожкину было и жалко Мещерского, но и говорить с ним теперь не хотелось. – А как же Машкина спина?

– Да не знаю, – махнул рукой График. – А ты знаешь, как она эротично выглядит в мужской рубашке? Ну знаешь, конечно…

– Нет, – покачал головой Дорожкин. – Она меня не баловала. Пожалуй, я позвоню матушке.