Вакансия

– Он показывал мне следы в институте, – сказал Дорожкин. – Он не был похож на того зверя, которого описал Перов. К тому же, находясь в облике зверя в институте, он не устраивал бойню. Там множество живых существ.

– И что же дальше? – спросила Маргарита.

– Дальше, – задумался Дорожкин. – Дальше я уничтожу паразита. А потом ребята найдут способ спуститься в пропасть и вытащат девчонок. Хотя я так и не понял…

– Паразита нет, – вздохнула Маргарита.

– А что же это? – не понял Дорожкин.

– Это грязь, Дорожкин, – ответила Маргарита, – грязь, кровь, боль, тоска. Неужели ты думаешь, что, если убивать, мучить, насиловать, пытать, уничтожать людей, это остается без последствий? Грани между мирами тонки. Ты сам в этом убедился. Если ты даже будешь лить дома на пол даже не кровь, а воду, рано или поздно сосед снизу постучит в твою дверь, а если он особенный сосед, то отравит твою жизнь. Воздаяние возможно не только на том свете, но и на этом. Другой вопрос, что на этом оно редко бывает справедливым.

– Но почему здесь? Почему под нами?

– А почему ты решил, что только под вами? – спросила Маргарита. – Подо всеми.

– А кто ты? – спросил Дорожкин.

– Теперь можешь называть меня Марго, – рассмеялась она. – Хотя мне все равно. Я не участник событий. Я наблюдатель. Всегда есть наблюдатель. Правда, может быть, обычно он чуть более равнодушен.

– А кто тогда я? – спросил Дорожкин.

– Ты тот, кто оказался в нужное время в нужном месте, – ответила она. – Почему так произошло, это отдельный вопрос. Ну не все брать на себя женщинам, даже если с необъяснимой частотой совершенно случайно им выпадает такая судьба?

Они были похожи на сестер. Сидели, обняв друг друга, в пыли. И даже не вполне удивились, когда Дорожкин, сморщившись перед падением в раскаленную плоть какой-то мерзости, в очередной раз запутался в паутине и рухнул с высоты двух метров в ту же пыль.

– Молодец, – удивленно заметила Женя. – По ощущениям всего часа четыре. А Вера здесь уже больше месяца. Буквально провалилась сквозь землю. Вода есть? Жутко пить хочется. Вера вообще вся высохла. Тут редко дожди. Хорошо еще, что тут, как оказалось, необязательно есть.

– Но есть очень хочется, – проговорила Вера.

– Хорошо еще, с книжкой сюда попала, – заметила Женя, не сводя взгляда с Дорожкина.

– Я знаю, – кивнул Дорожкин, глупо улыбаясь. – Я видел формуляр. Учебник латыни. Ну за месяц его мудрено выучить.

– А что же было еще делать? – Вера была копией своей фотографии. – Я вроде бы была здесь в безопасности. Но… Auribus tento lupum[78].

– Но все это было… – Дорожкин замялся. – Почти пятьдесят лет назад…

– Hoc est vivere bis, vita posse priore fru. Уметь наслаждаться прожитой жизнью – значит жить дважды. Марциал. «Эпиграммы», – проговорила Вера. – Но следующие пятьдесят лет я не хотела бы прожить так быстро.

– Почему у вас не всегда золотые волосы? – спросил Дорожкин.

– Почему у тебя не всегда горят глаза? – подняла брови Женя. – Хотя после того случая, когда мне пришлось поделиться с тобой тем, что во мне было, я думала, что ты тоже будешь золотоволосым.

– Нет уж, – смутился Дорожкин, – я лучше так.

– Вы долго там? – заорал сверху Шакильский. – Дорожкин, ноги не сломал? Тут хорошая акустика. Хватит ворковать. У Бори есть веревка. Дорожкин, а Вера Уланова такая же красивая, как на своей фотографии, или страшненькая?

– На траву дивись удень, як обсохне роса, а на дівку в будень, як невбрана та боса[79], – с каким-то облегчением отозвался Дорожкин.

– Странно, – заметила Танька-Еж, поднимаясь с земли, когда вся компания вновь оказалась среди заснеженного поля. – Оно все еще под нами. Дышит. Но глубже, чем было раньше. Значительно глубже. А раньше я думала, что это сама земля дышит.

– Хорошо, что я этого не слышу, – поежился Урнов, смахивая с плеч паутину. – Может, костерчик разведем? Далеко еще нам?

– Слушайте, – Угур Кара потер щеки, – что-то стало холодать. У Дорожкина уши уже посинели. Я его второй раз не исцелю. Дир, ты что, устал?

– Надо было выбираться ближе к Кузьминску, – проворчал Дир. – Угораздило аж за пять километров. Ну ладно бы в сторону Макарихи, а то ведь на юг забрали. А тут на юге и дороги почти нет, один вырубки, кто тут теперь ездит-то? Не могу я сильнее греть. Лето у меня уже все кончилось. Уже то, что в сентябре накопил, расходую. Теперь всю зиму у печки сидеть придется!

– Прости, Дир! – Дорожкин с трудом удерживался, чтобы не застучать зубами. Свитер давно уже был надет на Женю, да и куртка Шакильского надежно скрывала от холода Веру. – Я вообще не знал, куда вылезал. Как вышло, не понимаю. Вообще могло не выйти.

– Ничего. – Вовсе заиндевевший книготорговец усмехнулся, смахнул иней с бороды. – Учиться никогда не поздно.

– Тихо! – остановилась Еж. – Слышите?

– Ага! – кивнул Тюрин. – Мотор!

– «Мотор», – передразнила отца Еж. – Мотор и я слышу. А еще что?

– Не-а, – пробормотал Тюрин. – Не слышу больше ничего.

– Отец Василий опять Эдит Пиаф заводит, – улыбнулась Еж и негромко запела: «Allez, venez, Milord! Vous asseoir a ma table, Il fait si froid, dehors, Ici c'est confortable…»