Вакантное место

— Чо жмешься-то? Сколь мужик твой катать будет, катать, а все не выкатает? Вон дядь-Петин Женька на стройке-то года не проработал, а днями ордер обмывали. Ты жучи мужика-то, ты его медом не корми, а жучи, вон он у тебя какой бычина. А сколь вы тут без меня будете маяться?

Калныньш вздохнул. Он представил, какой беспокойной и громогласной станет жизнь в постоянном присутствии Прасковьи Антоновны, и слегка загрустил.

Клавдия сняла со стола и демонстративно грохнула об пол чайник. Сама она могла как угодно пилить мужа, но не терпела, чтобы это делал кто-либо другой.

— Нечего, — сказала она. — Что вы, мама, к нему привязались? На нем и так лица нет. Я сама пойду в жилуправление и перегрызу там всем что надо. А ему нечего. Ему покой нужен, а мне — мужчина в доме. Он старый уже, чтоб задницу об седло тереть. Пусть будет тренером, и хватит с него. А не дадут квартиру, и не надо, не пропадем.

Дальнейший спор поднялся на те эмоциональные и стилистические вершины, при которых Айвару было пора тихо идти на кухню. Здесь соседский сын Алеша, пользуясь отсутствием родителей, ел варенье из банки и пускал в окно голубей, свернутых из страниц тетради по арифметике. Айвар лизнул протянутую ему ложку и сделал такого голубя, что он, пламенея тройкой на хвосте, взвился в немыслимом пике и ринулся вниз, лихо крутя мертвые петли.

Голубь падал в зелень двора, где люди шли по делам, разгружали машину, вешали белье, трясли половики, играли в футбол и «классы», а Калныньш, следя глазами за уменьшающейся белой точкой и ероша рукой припавшую к нему Алешину голову, думал о том, как все-таки ему повезло в семейной жизни, какая у него душевная и все понимающая жена, и как он с его каменным здоровьем просто обязан сделать то, что он по всем статьям должен.

Ну и что же, что он упал и немного ушибся? Могучие предки дали ему такое тело, на котором все заживает буквально как на собаке. А этот мальчик с большими ушами, этот Ольшевский, он ни в чем не виноват, просто он мальчик и он играет в игрушки с жизнью, как, скажем, Алеша со своим бумажным голубем. Для него и спорт пока игрушка, развлечение в свободное от гуляний с девочками время. В действительности же спорт — это очень нелегкое, полное тягот и разочарований занятие. И оно важное и нужное, это занятие, потому что тысячам мужчин, смотрящим с трибун, скажем, на того же Айвара Калныньша, хочется быть сильными и мчаться, побеждая ветер, а тысячам женщин — целовать сильных и мчащихся.

Так думал Калныньш с каким-то даже умилением — о себе в третьем лице. Вот стоит рослый и сильный мужчина. Спортсмен. Настоящий спортсмен и настоящий мужчина, муж и отец, которому все дается вовсе не так легко, как некоторым. Русские говорят: «Терпение и труд перетирают все препятствия». И это правильно. Придет день — нет, Айвар сам заставит его прийти, — и Калныньш повернет ключ в замке новой квартиры. Свой ключ. Своей квартиры. И уверенно зашагает по полу. А пол будет сложен из миллионов километров, которые проехал по треку и шоссе Айвар Калныньш, а стены — это крепкие мышцы гонщика Калныньша, детский гомон во дворе за окном — это задиристые и звонкие голоса учеников тренера Калныньша, и даже пролитый им пот и дожди, омывшие его плечи, станут горячей и холодной водой в кранах ванны. Белый столбик душа протянется от потолка к полу, и Дзинтарс съежится и засмеется, когда струи хлестнут по его маленькому телу.

11

Ждать положено пятнадцать минут — ни больше, ни меньше. Кто это придумал — неизвестно. Известно, что через четверть часа надо гордо уйти, покинуть свой наблюдательный пост у ступеней станции метро. Пусть опоздавшая знает, что у вас непреклонный мужской характер. А вечер будет долгим и теплым, и городской закат, разрезанный на части трубами заводов и шпилями высотных зданий, истыканный телевизионными антеннами, едва дотлевает в Замоскворечье.

Ирина обещала быть точно в восемь. Она сказала по телефону, что у нее нет дурацкой привычки опаздывать. «Это только нынешние девчонки-соплюшки друг перед дружкой выхваляются, сколько кого ждали, а что хорошего? Подождет и уйдет, и ищи-свищи, правда?» Андрей и сам не очень понимает, зачем нужен был ему этот утренний звонок, и от ее поспешного «ой как хорошо, а у нас как раз обед, и я здесь одна, поболтаем, ладно?» — от этого откровенно обрадованного, откровенно ждущего голоса ему стало жаль Ирину, и он представил, как сидит она за своим столом, поджав ногу и просунув локти между пишущей машинкой и стопой бумаг и скоросшивателей, и отмахивается от подруги, занявшей ей очередь в буфете. Андрею и жалко ее немного и не по себе оттого, что очень уж ясно и понятно, как торопится Ирина заполнить пустоту своих вечеров после разрыва с Соколовым. Но легкость, с которой завязываются их отношения, торопливая эта легкость тем не менее заставляет его стоять и ждать на ступеньках метро.

«Уже смешно», — думает он через двадцать минут. И через двадцать пять: «Как минимум глупо».