Вахта «Арамиса», или Небесная любовь Памелы Пинкстоун

«А ведь нехорошо, — сказала я. — Мы знаем — значит, вроде бы покрываем. Надо сказать этому дураку. Или написать на стенке — манипулятор есть, люминесцентный мелок — тоже».

Симона замолчала. Все слушали, как маленькие, — раскрыв рты.

— Ну, а остальное вы уже знаете, — закончила она. — Манипулятор был белый, по форме напоминал человеческую руку, и, когда он стал писать оранжевым мелком светящиеся слова: «Взвешено, сочтено, разделено», — тут-то и был с великим царем инфаркт.

Санти наклонил светлую голову к самому столу, восторженно посмотрел на Симону снизу.

— Мадам, — проникновенно проговорил он, — куда бы вы еще ни полетели, возьмите меня с собой. Готов следовать за вами в качестве оруженосца, раба, робота…

— Идет, — Симона тряхнула лохматой гривой, — идет. Только это будет пострашнее… Не боитесь?

— Нет, мадам.

— Молодец, мой мальчик. Но мы пойдем сквозь пояс чудовищной радиации… И все-таки не боитесь?..

— С вами, мадам?

— Правильно. Чего же бояться? Мы просто наденем антирадиационные скафандры, возьмем дезактиватор и… накроем его раструбом бортовой дозиметр. Здорово?

Лицо капитана, застывшее в снисходительно-насмешливой улыбке. Круглеющие от страха глазки Мортусяна. Санти поднял пушистые девичьи ресницы — хлоп, хлоп, — пленительно улыбнулся:

— А зачем?

— Это-то я и хочу узнать: зачем?

Казалось, Симона сейчас протянет свою огромную лапу, словно папиросную бумагу прорвет синтерикдон и накроет маленького Санти, и он трепыхнется под ней — и затихнет, пойманный…

И тут вскочила Паола. Ничего не понимая, но инстинктивно предугадывая надвигающуюся на Дэниела опасность, она бросилась вперед, словно воробьишка, растопырив перышки:

— Ой, не отпускайте мистера Стрейнджера, капитан. Честное слово, это плохо кончится. А если он вам не нужен, то лучше оставьте его здесь, на станции…

Все дружно рассмеялись. Все, кроме Симоны. «Господи, да что же я делаю? — неожиданно подумала она. — Что делаем мы с Адой? К чему вся эта мышиная возня с предполагаемой контрабандой, которую мы, наверное, не найдем, потому что ее попросту не существует. А потеряем мы Пашку. Потеряем нашу Пашку. А нашу ли? Нам казалось, что достаточно прожить вместе несколько лет, как она автоматически станет нашей. А вот вышло — она чужая, и мы для нее — враги. Понимает, что мы что-то затеяли, и готова на все именно на все, на драку, на предательство, — лишь бы защитить тех, своих. Так что же вы смотрите, Ада, Ираида, куда вы смотрите? От нас же уходит человек…»

А Ираида Васильевна с Адой смотрели на Санти. От него действительно трудно было глаза отвести.

— Очень-то нам нужны тут на станции такие — рыжие, — медленно проговорила Симона.

Санти прищурил глаза, поднялся, потянулся — чуть заметно, и все-таки вызывающе неприлично — и, глядя на Симону сверху вниз, ласково сказал:

— Будьте добры, мадам, разрешите мои сомнения: ведь вы во время вашего путешествия думали по-французски или, в лучшем случае, по-русски. Так как же оказалось, что надпись на стене была сделана на арамейском языке?

«Дурак, — подумала Симона, — самоуверенный красавчик. Всем вам наша Пашка совсем не нужна. И все-таки она уходит к вам».

— О черт, — сказала она вслух и резко встала. — И надо же было вам все испортить этим дурацким вопросом. Никуда я вас с собой не возьму.

День третий НИЧЕГО

Ираида Васильевна быстро вошла в центральную:

— Симона, может быть, вы мне объясните?..

А что объяснять? И как это объяснить — что Пашка, теплый маленький человечек, который умел так незаметно и преданно заботиться обо всех; некрасивый, почти уродливый чертенок — неопытный еще чертенок, застенчивый, — с каждым часом становится все более чужим, и еще немного — и этот процесс отчуждения станет необратимым, потому что в каждом уходе одного человека от другого — или от других — есть такой предел, после которого возвращение уже невозможно.

— Ираида Васильевна, — устало сказала Симона, — мы имеем основания полагать, что контрольная регистрирующая аппаратура не полностью и не всегда точно записывала процессы, происходящие в кабине корабля.

— Ну, Симона, голубушка, чтобы так говорить, надо действительно иметь веские доказательства.

Симона промолчала. Какие тут к черту веские доказательства — несколько мизерных всплесков на диаграммах да интуитивная уверенность в том, что «Бригантина» — посудина нечистая.

— Мы располагаем несколькими фактами, каждый из которых сам по себе вполне допустим, но все вместе они наводят на некоторые подозрения, — четко, как всегда, проговорила Ада. — Во-первых, тяжелые антирадиационные скафандры. Как вам известно, эти неуклюжие сооружения на других кораблях используются сравнительно, редко — в случае непосредственной опасности. А на «Бригантине», на этом благополучном корабле, скафандры надевают в каждом рейсе. Хотя бы раз, — ведь пломба со скафандра снимается лишь однажды, и мы не можем проследить, сколько раз он был в употреблении — два или двадцать два.

— Но ведь каждый раз на это имеются причины? — строго проговорила Ираида Васильевна. — Или в бортовом журнале…