Вахтангов [1-е издание]

По воскресеньям гимназисты посещают утренние спектакли в городском театре. Становясь старше, слушают концерты заезжих гастролеров, местных любителей и начинают с увлечением пробовать собственные силы, объединяясь в драматические и музыкальные кружки. Женя принимает во всем живейшее участие, проявляет инициативу и изобретательность. Он выполняет обязанность гримера, организатора, певца в хоре, музыканта в оркестре, берет на себя сольную декламацию, исполнение мужских и женских ролей[3] и хлопоты по распространению билетов. У него очень хороший музыкальный слух и отличное чувство ритма. Он играет на рояле, а также на мандолине и балалайке.

Сохранилась программа концерта с пометками Е. Б. Вахтангова. Женя появляется перед публикой в разных ролях восемь раз. Для начала, в первом номере, он нещадно «пилит вторую скрипку» в оркестре (марш Мейербера). Сейчас же затем патетически читает стихотворение «Гладиатор» Чюминой. При словах «да будет проклят!» торжественно воздевает руку. Счастливый, взволнованный аплодисментами, выходит сейчас же в хоре. Поют «Гулялы» Меньковского. В хоре не хватает басов. Они звучат жидковато. И Женя помогает им, силясь пониже осадить ломающийся голос. Через минуту уже играет в квартете мандолин и гитар. Это еще хоть сколько-нибудь напоминает музыку. После антракта играет уже на балалайке и снова берется за скрипку (марш из «Кармен»). Водит смычком «как попало, даже не слушает того, что, собственно, он играет». В другой раз поет в хоре уже тенором и, как прежде, «нахальничает со смычком».

Нужды нет, что все это по-мальчишески озорно, часто смешно… Это доставляет удовольствие. И зрители — свой народ — не осуждают.

Настоящим праздником, серьезным, оставлявшим глубокий след, было для юного Жени посещение драматического театра. Владикавказ часто навещали артисты-гастролеры, кочевавшие по России — «из Вологды в Керчь» и обратно… Среди них особенно популярными среди гимназистов были частые во Владикавказе гости, братья Роберт и Рафаил Адельгейм. По воскресеньям они ставили утренники для учащейся молодежи. Шли «Разбойники» Шиллера, «Гамлет» Шекспира, «Уриэль Акоста» Гуцкова, «Кин, или гений и беспутство» А. Дюма-отца, «Трильби» Ге и другие пьесы, в которых актеры-скитальцы волновали сердца зрителей романтической приподнятостью чувств, всегда немного торжественным и патетическим стилем.

Глядя на вольнолюбивого Карла и коварного Франца, на пламенного Акосту, задумчивого Гамлета, на гениального актера Кина, Женя переносился в иной мир. Этот мир захватывал и обжигал огнем героических переживаний, бурных страстей, смелых мыслей, — он пленял борьбой и неповторимым в обыденной жизни чувством свободы, красоты и благородства. Братья Адельгейм мало заботились об ансамбле: их обычно сопровождали очень слабые актеры; о внешнем оформлении спектаклей также думали мало. Картинный Карл Моор, полный какого-то особого, праздничного самочувствия, расхаживал, не смущаясь, среди убого намалеванных, раскачивающихся от его шагов стен замка или дубов. То же повторялось в точности и с Гамлетом. Но лишь только Гзмлет или Карл начинали говорить, все остальное исчезало. Горячая, наполненная чувством и мыслью речь, темпераментная и отточенная, сверкающая патетическими и задушевными интонациями, в которой тесно словам и просторно мыслям, приковывала к себе все внимание.

Искусство братьев Адельгейм питала их неиссякавшая влюбленность в трагические образы и страстная преданность театру.

Эти актеры-романтики не искали и не могли найти себе постоянного пристанища. Беспокойный дух, ищущий все новых и новых горячих встреч с зрителем, — при очень ограниченном гастрольном репертуаре — гнал их по долгому и тяжелому пути из города в город, из края в край. И было в этих странствиях, как и в трагических образах их героев, нечто, роднившее их с другими актерами-скитальцами — Ивановым-Козельским, Андреевым-Бурлаком, В. Ф. Комиссаржевской, Орленевым. Это было стихийное свободолюбие и героический порыв, искавший выхода в искусстве, в живом общении с народной массой.

Чувства, которыми жили герои в исполнении Рафаила и Роберта Адельгейм, не были так утонченно современными, как у В. Ф. Комиссаржевской, и не поднимались до героического пафоса правдивейшей на сцене, гениальной Ермоловой, но тоже отвечали настроениям эпохи. В русском обществе вместе с подъемом новых волн освободительного движения росло сознание драматизма жестокой действительности, и крупнейшие артисты недаром подходили к каждой роли не иначе, как к части «всемирной человеческой трагедии». Одни актеры при этом облюбовали тему душевной тоски и страданий, другие — тему бунтарства и борьбы. Братья Адельгейм избрали романтический пафос чувств, облагораживающих человека и хотя бы иллюзорно освобождающих его от повседневности и рутины.

Женя Вахтангов впитывал эту романтику вместе с поразившими его воображение образами классических пьес Шиллера и Шекспира.