Вахтангов

Медленно под звуки вальса раздвигается занавес, он тоже принимает участие в празднике, подхвачен его ритмом. А присутствующие в зале с невольной улыбкой узнают в музыке вальса вариацию песенки — мелодии из вахтанговского «Потопа», которую напевали люди, когда они объединились, захотев стать лучше и добрее друг к другу («Мы все должны быть вместе! Мы — единая цепь!»)… Труффальдино — Симонов отрывисто, по-цирковому командует: «Хоп!» — и актеры быстро и легко взбегают на площадку и подхватывают разбросанные на ней в продуманном «беспорядке» разноцветные детали костюмов и куски ткани. По команде Труффальдино, под музыку вальса ожившие лоскуты и ленты пурпурного, зеленого, сверкающего серебристого шелка, шарфы из белой и розовой кисеи плавно взлетают на воздух и волнообразно опускаются и взлетают вновь и вновь. Через две-три минуты актеры оделись, они подбегают к рампе и выстраиваются перед заинтересованной публикой. «Вот мы готовы!» — сообщает Труффальдино. Возникла новая детски-наивная мелодия, и хор участников запел:

Вот мы начинаем
Нашей песенкой простой,
Через пять минут Китаем
Станет наш помост крутой.

Все мы в этой сказке

Ваши слуги и друзья,
Среди нас четыре маски —
Это я!
Я!
Я!
И я!
Вам покажем,
Как героя
Полюбили
Я!
И я!

Заканчивая повторением куплета «Вот мы начинаем…» и т. д., артисты, ускоряя и ускоряя темп, убегают извивающейся вереницей за кулисы. Последним семенит мелкими шажками боящийся отстать от товарищей толстяк Тарталья, его по инерции заносит на поворотах, и от этого на лице у него комический испуг и отчаянное старание…

Выбегают цани — слуги сцены в синей прозодежде.

Под несмолкающую музыку — теперь это уже полька — они с помощью взлетающих матерчатых декораций быстро превращают опустевшую площадку в столицу Китая. В этом не может быть никакого сомнения, о том говорят крупные буквы «ПЕКИН» на декорациях. Цани исчезли. Появляется Барах, он напевает что-то напоминающее «Не счесть алмазов в каменных пещерах…» — арию Индийского гостя из «Садко» Римского-Корсакова. Выходит Калаф, и начинается действие, полное ярких чувств, трагических и счастливых узнаваний, невероятного, прихотливого, но, по существу, вполне правдоподобного сцепления событий, судеб, случайностей, полное борьбы сильных страстей, злокозненных замыслов, хитроумия и человеческой находчивости, проявлений благородства и низости, ума и наивности, полное борьбы добра и зла…

Исполнители не сознают, играют ли они хорошо или плохо, но знают, что так бывает только раз в жизни, такой вечер никогда не повторится. И мысль о Евгении Богратионовиче, которая горем сковывала их, придает им теперь все больше и больше силы, легкости, уверенности. На сцене — подъем, солнечная, певучая, жизнерадостная игра. Она захватывает и зрителей. Актеры в зале и актеры на сцене живут общими чувствами.

Что это — игра в театр? Или сам театр — торжество театра в его подлинном, освобожденном, извечном содержании? Или игра в жизнь? А может быть, сама жизнь? Ее торжество? Ее талантливость? Ее радость? Ее благородство? Жизнь как искусство? Оптимистическое, веселое искусство жить?.. Как бы там ни было, счастливое искусство и счастливая жизнь чувств!

Зрители-актеры в зале хорошо знают, сколько ума, таланта, вдохновенной фантазии, остроумия и упорного, страстного труда надо вложить во все детали, во все интонации, краски, звуки, слова, движения, чтобы создать такой спектакль.

Шутники — четыре маски — то и дело пересыпают спектакль своими комментариями: «Завадский, не страдай так ужасно, а то я затоплю слезами всю сцену!..» — «Мон дье! Как она его отбрила!» и т. д., а также остротами на злобу дня, о московском быте и на международные темы. В зале — взрывы аплодисментов, смеха, растет увлечение…

К концу первого акта зрители уже полностью и безоговорочно сдаются в плен молодому театру и фантазии Вахтангова. Станиславский звонит по телефону Евгению Богратионовичу, успокаивает его, говорит об успехе. Но передать как следует свои впечатления по телефону ему не удается, и в следующем антракте он едет на извозчике к Вахтангову на квартиру. Антракт затягивается. Зрители в театре ждут возвращения Константина Сергеевича. Они прошли за кулисы, смешались с исполнителями, обнимают счастливых «итальянцев», берут в руки предметы бутафории и реквизита «Турандот», забираются в оркестр, пробуют играть на гребенках. Многие исполнители центральных ролей, впервые переживающие радость большого успеха, ходят, как в радужном чаду.

А дома у Вахтангова высокий седой старик, любимый глава и воспитатель всех актеров Москвы, едва сняв шубу, остановился на пороге комнаты.

— Я с мороза… Только, пожалуйста, не волнуйтесь. Все идет прекрасно. Поздравляю вас… Актеры Художественного театра в восторге, — говорит он, согревая руки и пристально вглядываясь в исхудавшее лицо ученика.