Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Это была очередная глупость новой «элиты», дорвавшейся до власти и воспользовавшейся плодами тех, кто с мучительным трудом подтачивал корни деспотического режима, кто обеспечил его крушение. Освободившись от клещей «вертушечного права», от необходимости служить политической «целесообразности», эти честные и совестливые юристы очень высокой квалификации могли бы внести неоценимый вклад в становление новой юстиции. Такой возможности им не дали.

Глава 24. Ночь на ветру

На островке Сен-Луи было мне суждено прожить несколько месяцев. Вечерами я любил бродить по его пустынным засыпающим набережным. Была осень, рано темнело, над чернеющей Сеной стелился низкий туман. Вдоль другого берега нескончаемым потоком мчались машины, небо отсвечивало огнями реклам, изредка проплывал иллюминированный экскурсионный кораблик со стеклянным панцирем над залитой светом палубой. Кораблик скрывался за поворотом, и снова становилось темно, потому что фонарей не было вовсе — из экономии или ради романтики, не знаю.

Да они, и правда, были здесь ни к чему. На спускающихся к воде ступеньках молча обнимались влюбленные. Время от времени из темноты выныривала одинокая фигурка с собакой на поводке. Собаки на острове тоже были приучены к тишине и степенности. Как-то я нечаянно наступил на лапу крохотной таксе. Она и звука не подала, а ее хозяин пробормотал: «Пожалуйста, мсье, простите…»

Почти каждый вечер я встречал одну и ту же пару: сутуловатый, невысокого роста мужчина бережно поддерживал грузную женщину, тяжело опиравшуюся на его руку. Присмотревшись, я заметил, что женщина беременна. Она шла, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, и тяжело дышала. Однажды, проходя мимо, мужчина сказал: «Добрый вечер!» Назавтра, поздоровавшись, он без всяких церемоний предложил: «Давайте гулять вместе».

И мы стали гулять вместе.

Знакомство произошло как-то сразу, просто, без промежуточных стадий, без долгой притирки. Уже через день или два мы перешли на «ты» с той легкостью, с какой сейчас это принято. К тому же мы оказались коллегами: Томас был немецким литератором, Луиза — итальянским переводчиком, и это дало повод для множества шуток о том, как стремительное нашу жизнь вторгается неожиданность, случай. Было что-то забавное, даже не слишком правдоподобное в этой встрече трех иностранцев на французской земле — в темноте ночи, на крохотном, погруженном в сон островке.

Прогулки наши становились все длиннее, был о жаль расставаться с тихими вечерами, с набережной Туманов, с панорамой правого берега, где мчатся машины. И с неспешными разговорами о каких-то пустяках — ничего не значащими, ни к чему не обязывающими разговорами в такт утиной походочке милейшей Луизы.

— Пойдем в кино, — однажды предложил Томас, — Луизе надо развеяться. Если, конечно, это ее развеет…

Кино было неподалеку — стоило перейти мост. Там шел фильм под интригующим названием «Двуглавый орел».

Замелькали старые хроникальные кадры: марширующие штурмовики, костры из книг, переполненный, исступленно ревущий «хайль» стадион, все тот же фюрер — ему внимают благоговейно и старые и юнцы. Все это было видано-перевидано, пусть и не те же кадры — другие. Но, уныло однообразные, до ужаса похожие, они казались давними знакомыми, не вызывающими даже былого бешенства, лишь мучительное недоумение: «Не может быть!..» И все-таки, когда шли немыслимо карамельные, раскрашенные, словно олеографии, картины «народных гуляний», когда показывали умильно плачущих эсэсовцев, которые, слушая тенора в оперетке, гладят пухлые, как сардельки, персты откормленных подруг, а потом вместо арии Зуппе тенор сладко заводит «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес», и все вскакивают по-солдатски, и поют, и плачут, и блаженно смотрят на сцену, куда приветствовать певца выходит какой-то партийный туз, — честное слово, мороз пробирал по коже. А в зале смеялись — не в том, что был на экране, а в этом, парижском, заполненном молодежью, и сначала смех этот меня раздражал, но потом я подумал, что в общем-то это нормальная реакция нормальных людей на чудовищный балаган, который им показали. Не в жизни — в кино. Но в жизни балаган был еще и кровав, и ни на секунду я не мог об этом забыть. Мне тоже хотелось смеяться при виде пышнотелой арийки с отвислой челюстью и восторженно закатившимися глазами, да смех застрял в горле…

Мы вышли из зала, перешли через мост и снова оказались на нашем острове, на набережной Анжу, в тихом и сыром сумраке ночи. Луиза молчала, и Томас молчал, и я не сказал ни слова, думая о своем.