Валдайские колокольцы

— Тэк, — сказал сторож подсобного, — порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено — в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.

Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.

Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.

Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.

17

Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.

Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.

Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.

— Настрадались, значит, бедолаги, — сказал Тихон Ильич, — теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? — спросил он Якова Павловича.

— Нет, пойдем, — сказал Федотов.

— Дело хозяйское. Чайку бы попили на дорогу. В печку хворост подброшу — скоро вскипит.

— Благодарствуем — жаль, времени нет.

Яков Павлович нагнулся над спящими медвежатами, на мгновение, видимо, задумавшись, как бы половчее их взять.

— Нет уж, погоди. — Тихон Ильич отвел руки Федотова. — Я медвежат по правилам соберу в дорогу. А то, значит, рассовали по запазухам, как старые рукавицы все равно. Непорядок. Давай-ка мне сумку.

Он взял у Якова Павловича сумку, в которой, мне думалось, только патроны и всякие охотничьи принадлежности, — и стал ее опорожнять. Да, действительно, сперва Тихон Ильич вынул патроны и порох, а затем на столе оказались бинт, вата, аптечный пузырек и жестяная коробочка, тоже явно аптечная.

— Толково собрались, — заметил Уваров.

— А как же, — сказал Тихон Ильич, — дело охотницкое — зверь ведь не плюшевый. С ним, значит, всяко бывает. Без медицины нельзя. У меня от медведя на плече шрам — на всю жизнь память. И таблетки от кашля нужная в охоте вещь. В засаде чуть запершило в горле — таблетку, чтобы не раскашляться и себя не выдать. Так я говорю, Павлович?

— Так, так. — Федотов уже натянул пальто и держал в руках шапку. — Поговорил бы, Тихон Ильич, да времени нет: ждут нас на дороге — условились. Спасибо. Будь здоровый.

— А ты что же? — обратился ко мне сторож. — Что ж своего в сумку не отдаешь?

Я взял уже своего медвежонка и засовывал его за борт пиджака. Мне не хотелось расставаться с теплым Мишкой, и я сказал об этом Тихону Ильичу. Так медвежонок и остался у меня за пазухой, а Федотов перекинул через плечо ремень от сумки со своим зверьком, рассовал по карманам патроны и всякую мелочь, и мы пошли к шоссе. Через полчаса, улегшись на сене, мы скользили уже по укатанной за день дороге в Валдай. Моему Мишке, должно быть, снились хорошие сны. Он совсем притих, и на его мордочке с закрытыми глазами было написано спокойствие. А у меня на груди билось его сердечко, будто там, в кармане, лежали большие часы.

18

Дома у Якова Павловича сестрицу и братца уложили рядом в большой картонный ящик из-под телевизора. Дно ящика устлали чистыми тряпками, которые должны были служить медвежатам пеленками.

Машка лежала тихо, мирно, уткнув свой острый носик в лапы, и, что это живое существо, было видно только по тому, что от дыхания животик у нее округлялся.

Другое дело Мишка. Он ворочался в ящике, грыз пеленки, вставал на задние ноги, падал, снова вставал, пытался выкарабкаться на волю. Перед этим медвежат покормили, и теперь, когда Мишка опрокидывался на спину, виден был его круглый, тугой животик, совсем без шерстки и чуть розоватый.

Славка грозил ему пальцем:

— Мишка, сиди!

Какое там! Медвежонок снова карабкался, но все безуспешно. Тогда, решив, должно быть, что для достижения цели все средства хороши, он наступил ногой на спящую Машку, желая вскарабкаться на нее и таким образом перемахнуть за борт ящика.

Машка проснулась и взвизгнула. А Мишка — мохнатый буян — недолго думая дал ей затрещину.

Разбойник! Пришлось его вынуть из ящика и устроить отдельно от сестренки, в старой корзине. А чтобы он не вылез, мы покрыли корзину мешком и обвязали вокруг веревкой, как обвязывают банку с вареньем. Воздуха Мишке хватало: корзинка была вся в щелках, а мешковина — в дырках.

Вскоре Мишка перестал буянить и уснул. Но с поразительной точностью он просыпался каждые четыре часа и сразу же принимался отчаянно рычать:

«Ы-р, ыр-р-р…»

По-медвежьи это, должно быть, означало:

«Кушать хочу!»

Просыпалась и Машка. Но, как только поднималась на передние лапки, широко раскрывала свои темно-синие глаза, позевывала и, подкатившись под стенку ящика, начинала тихо урчать:

«Ур-р, ур-р-ры, ур-р…»