Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП)

Что касается нас, то мы снова погрузились на ладьи и отправились обратно в Скандинавию, оставив на полях сражений в Сирии много наших доблестных викингов, но увозя с собой солидный груз сирийской добычи и сундуки, набитые золотом от выкупа. Но то, что мы завоевали славу и добычу, не имело для меня никакой ценности, потому что мы пробыли в море всего несколько дней, когда среди нас начали проявляться признаки смертельной восточной лихорадки, и на шестой день Бренда заболела ею.

От корабля к кораблю болезнь распространялась, как чума, да это и была чума. Затем начались проливные дожди и жестокие шторма, и каждое утро восходящее солнце показывало, что еще одна часть нашего флота пропала без вести, и, наконец, из шестидесяти отважных кораблей, отплывших из Иварсхейма, только три ладьи, разбитые бурями и волнами, пробились сквозь штормы Северного моря и остановились на берегу Иварсхейма.

Это было печальное и горькое возвращение домой, болезненный и скорбный конец такого благородного предприятия. Все, кроме Бренды и Ансельма Линдисфарнского, смотрели на меня как на виновника бедствия, постигшего Иварсхейм, как на призрака, вышедшего из теней неведомого, чтобы отвратить их от веры в старых богов и увести их лучших и храбрейших сыновей к страданиям и смерти.

Бездетные матери, скорбящие вдовы и невесты, которые никогда не станут женами, оплакивали своих дорогих покойников и проклинали меня как виновника их горя. Даже ярл Ивар отвернулся от меня, потому что оба его доблестных сына нашли безымянные могилы под печальным серым северным морем.

Но Бренда, хотя и знала, что вернулась домой только для того, чтобы умереть, все еще любила меня той преданной любовью, которая возобновлялась снова и снова через века, и когда утром четвертого дня после возвращения домой Ансельм привел меня в ее комнату, чтобы попрощаться, она вложила свою тонкую белую руку в мою и ласково сказала, что теперь она сдержит обещание, данное перед отплытием, и прежде чем снова стать невестой смерти, впервые отдала себя мне.

Весь этот день и всю следующую ночь я наблюдал, как ее бесценная жизнь медленно угасает. Когда первый луч восхода упал на ее лицо с холодного, ясного зимнего неба сквозь окно, выходящее на юг, я не мог понять, жива она или мертва, так она была бледна и недвижна. Потом она открыла глаза, ее губы шевельнулись в улыбке, и когда я опустился на колени рядом с ней, я услышал слабый шепот:

— Прощай, Валдар, опять… Поцелуй меня на прощанье, дорогой, пока мы не встретимся снова.

И когда наши губы встретились, она умерла, как в тот далекий день, когда мы умерли вместе в песках ассирийской пустыни. Я никому не позволил прикоснуться к ее мертвому телу и сам одел ее в рыцарские латы, соорудил погребальный костер на палубе моей ладьи и положил ее на него. Я попрощался с Иварсхеймом и Ансельмом, который остался, чтобы выполнить работу своего господа или умереть за нее, поднял парус и три дня и три ночи держал курс в Северное море, а затем в полночь, наедине с мертвой возлюбленной над черной пустыней моря я разжег костер, и когда пламя взревело вокруг неподвижной, сияющей фигуры, рука судьбы снова поразила меня холодом смерти, я упал на палубу, а горящий корабль все плыл со своими мертвецами сквозь ночь.

Глава 26. Во времена великой Елизаветы

Лежа на узкой кровати на выцветшем гобелене, во всеоружии в доспехах крестоносца, в том самом виде, в каком я отправился в последнее печальное путешествие из Иварсхейма с Брендой, если не считать того, что мой шлем был расстегнут и лежал рядом, мой меч покоился у меня на груди, мои руки были скрещены на рукояти, а мой щит стоял у моих ног — вот так я, заснувший перед пылающим костром Бренды в черную тоскливую полночь на Северном море, снова проснулся к новой жизни в начале очередного этапа моего долгого пути.

Какое-то время я лежал неподвижно, мои мысли, не сдерживаемые волей, блуждали по туманной границе между царствами сна и яви, то с закрытыми глазами оглядывая длинные просторы прошлого, которые возвращающаяся память делала все яснее и яснее, то лениво и мечтательно рассматривая маленькую, увешанную гобеленами комнату под круглым куполом, в которой я лежал.

С каждым все более глубоким вдохом кровь все быстрее и быстрее бежала по моим жилам, и через некоторое время вместе с жизнью ко мне вернулось неутолимое желание снова действовать и страстное желание узнать, как совершился этот последний мой переход из прошлого в настоящее, и что это за настоящее, в котором я снова увижу дневной свет и приобщусь к заботам живых людей, я — единственное оставшееся воспоминание о жизни ушедших веков.