Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП)

— Пусть мой господин почтит жилище своего слуги, и пусть присутствие сына звезд принесет благословение дому служителя Бэла!

Я отвернул голову, чтобы скрыть непрошеную улыбку над напыщенностью его речи, но не успел переступить порог, как улыбка исчезла с моих губ, и холодок пробежал по моему сердцу, из которого в эту минуту испарились все мысли о гордости. Широкие затененные окна комнаты выходили на третью террасу храма, и половина Ниневии с полями и садами за городской стеной, исчезавшими в серой бескрайней пустыне, которая сливалась с серым небом, являла вид, который вполне мог бы внушить созерцателю мысли о величии этого города.

Однако я лишь мельком взглянул на великолепный пейзаж, потому что в этой комнате, сжавшись в комочек на краю крытой шкурами кушетки, сидела живая, дышащая копия той, что умерла рядом со мной в песке две тысячи лет назад. Тогда на свете не было более прекрасной и гордой царицы, чем та, кого мы называли Владычицей меча. Теперь это была съежившаяся, дрожащая рабыня, которую я купил у ее владельца за кольчугу, которую она надевала на нашу последнюю битву. Была ли когда-нибудь более удивительная встреча девушки и возлюбленного?

Но как же надо было толковать эту загадку? Действительно ли это была моя гордая, несравненная Илма, вернувшаяся к жизни, как и я, чтобы продолжить исполнять нашу удивительно связанную судьбу?

Нет, как такое может быть? Разве не видел я, не чувствовал, как ее кости рассыпались от моего прикосновения в нашей общей могиле там, в песках пустыни? Разве не понимал я, что это не могла быть она, какое бы чудо ни сотворили боги?

И все же иллюзия, обманывающая мои чувства, была так совершенна, что я не мог удержаться, чтобы не подойти к ней и не взять ее за руку, как не мог удержаться, чтобы ее имя не сорвалось с моих уст:

— Илма!

Ее рука была вялой и пассивной, огромные бездонные глаза, которые в ужасный миг конца нашей прошлой жизни смотрели на меня с любовью даже сквозь наползающую пелену смерти, теперь глядели на меня снизу-вверх испуганным взглядом, который я мог бы увидеть в глазах собаки, которая боится плети хозяина. Губы ее шевельнулись, издали какой-то звук, но было ли это слово, нечленораздельный звук ужаса или мольба, я не знаю. Я отпустил ее руку, пронзенный до самого сердца тупым холодом ее смертельного страха, и когда она безвольно упала ей на колени, я повернулся к Амраку и спросил, как можно небрежнее:

— Кто эта девушка? Известно ли что-нибудь о ее жизни до того, как Хирам Тирский послал ее к царю?

— Мой господин, — начал жрец с тенью улыбки на губах, — я могу сказать о ней не больше, чем о том, почему мой господин проявил к ней такой интерес. Пять лун назад царь путешествовал в Арвад в стране финикийцев на берегу моря Заходящего солнца, и Хирам рассказал ему, среди прочего, об удивительных странах за пределами дня, которые посетили его мореплаватели, и буквально вчера, когда мой господин прибыл к восточным воротам, к западным воротам пришло посольство от Хирама с этой девушкой, и те, кто привез ее, сообщили, что она происходит из далекой страны на севере, на самой дальней границе мира, и что она прислана, чтобы царь увидел, какие прекрасные цветы способны распускаться под вечно-темным небом севера.

Ее зовут Гудрун, сказали нам, — странное, диковинное имя для такой прекрасной девушки, но не более диковинное, чем ее речь, самая необычная из всех, когда-либо слетавших с таких прелестных уст. И это все, что я или кто-либо другой в Ниневии может рассказать о ней.

— А потому этого будет достаточно, — заключил я, — пока я не научусь ее языку, и она сама не расскажет больше. А теперь ты хотел бы кое-что узнать у меня, и я буду очень рад отплатить тебе за твое дружелюбие. Спрашивай.

— С радостью, — ответил он. — Но сначала пусть рабы принесут мясо и вино, чтобы мой господин мог поесть и утешить свою душу.

Он хлопнул в ладоши, и бритые рабы быстро принесли все лучшее, что могла предложить Ниневия. Когда стол был накрыт, я позвал Гудрун по имени и указал на место рядом с собой, но она только молча посмотрела на меня и покачала головой, а затем бросилась на кушетку и закрыла лицо руками.

— Скоро она будет более милостива к моему господину, — сказал Амрак с улыбкой, за которую я готов был задушить его, — но с этими пленными красавицами всегда так. Стоит им попробовать плеть раз или два…

— Заткнись! — вскрикнул я так, что он подпрыгнул и задрожал от ужаса, встав рядом со своим креслом, — или я забуду, что ты жрец, и собаки найдут твой труп у подножия вон той террасы… Ну-ну, ладно, садись, приятель! Я ничего не имел в виду. Я забыл, что ты не знаешь того, чего я не могу тебе рассказать; но, клянусь богами, если бы ты знал это, то скорее откусил бы язык, чем позволил бы себе богохульствовать, как ты это сделал.