Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве

Чиновник усмехнулся и подал письма. Одно из них было из Подольска, от Анюты, другое — ил Архангельска, от Михаила Григорьева. Владимир Ильич вскрыл на ходу подольское, пробежал глазами по знакомым строкам. Ничего нового, Анюта по-прежнему ждёт рукопись, от петербургских издателей ответа ещё не получила. Ну-ка, что в Архангельске? Владимир Ильич вынул другое письмо и, остановившись, прочитал. Что, что? Он прочитал письмо снова. Покончила с собой Мария Германовна. Ужасная трагедия. Вторая жертва. Чёрт знает что такое!

Очнувшись, Владимир Ильич пошёл в музей. Этот всемирно известный музей, созданный провизором Николаем Михаиловичем Мартьяновым, был не только культурным центром округа, но и тайным клубом ссыльных революционеров и просветителей. В музее собирались и народники, и народовольцы, и польские повстанцы, и марксисты — борцы молодого племени. Тут вероятнее всего было застать Глеба Кржижановского и Василия Старкова.

Владимир Ильич, не дойдя до парадного входа, свернул во двор, а оттуда проник в читальный зал библиотеки. Да, Глеб и Василий были здесь. С ними за чёрным столом, стоящим посреди зала, сидели старый народоволец Аркадий Тырков и бывший каторжанин Феликс Кон. Все встали, сдержанно поздоровались и опять сели, а Феликс Яковлевич вышел в большой зал, побыл там минуту, вернулся и плотно закрыл за собой дверь.

— Сейчас библиотекарь запрёт парадную дверь, — сказал он. — Садитесь, Владимир Ильич.

— Спасибо. Ехал в сибирском кабриолете, окаменел, надо размяться. Где же ваш Николай Михайлович?

— Уехал к Тимофею Бондареву. Хочет выпросить у пего хоть часть рукописи. Тот решил себя увековечить, переносит свою философию с бумаги на каменные скрижали.

— Слышал, слышал. — Владимир Ильич подошёл к книжной полке, посмотрел на бюст Шекспира и быстро обернулся. — Напрасно старик старается! Разрушат и ого плиты. Нам надо пробиваться к печатным станкам. Вот Федосеев оставил интереснейшую работу. — Владимир Ильич подошёл к Старкову и Кржижановскому. — Мы должны её спасти. Что, Глеб, корзина с рукописью ещё не пришла?

— Нет, не пришла.

— Надо написать доктору, разузнать, когда и как она послана? Ведь и Мария Гонфенгауз погибла…

— Погибла? — встрепенулся Глеб. — Непостижимо!

— Собралась в Верхоленск, но получила оттуда письмо и застрелилась… Этот Юхоцкий, говорят, рядится под социал-демократа. Сколотил целую компанию и оклеветал честнейшего революционера. Ужасны эти ссыльные истории. Слышал, и в других колониях наших травят. И у нас тут, как помните, тоже что-то заваривалось из-за побега одного товарища. Появляются какие-то вожаки и вносят раздор в жизнь. Мы ещё не умеем как следует защищать своих товарищей. И это в то время, когда каждый марксист на счету. — Владимир Ильич подошёл к двери и, приоткрыв её, посмотрел в большой зал. Потом опять вернулся к столу. — Социал-демократы должны стоять стеной. Если мы хотим создать сильную партию, нам надо драться за каждого её члена, за каждого преданного человека.

Феликс Кон встал.

— Владимир Ильич, мы, может быть, здесь мешаем?

Ульянов подошёл к нему и взял его за локоть.

— Феликс Яковлевич, вы для нас не чужой.

— Но мы всё-таки не марксисты, — сказал Тырков. — Возможно, даже и не революционеры. Наше прошлое ныне забыто.

— Нет, не забыто, Аркадий Владимирович. Вы из той геройской когорты, подвиги которой марксисты никогда не забудут. Мне вспоминается сейчас одно письмо Николая Евграфовича. Он очень тепло писал о первомартовцах. О Желябове, Перовской…

— Никак не верится, что Николая Евграфовича уже нет, — сказал Старков.

— Он с нами, — твёрдо сказал Владимир Ильич. — Он воспитал много молодых марксистов в Поволжье и в центре России. Их жизнь — это его жизнь… И он будет с нами, когда народ завоюет свободу.

Таруса, 1966–1967 гг.